Чайная книга

Фрай Макс

* * *

Зима. Ветер срывает шарфы и листья, в парке пусто. Нили надела теплый свитер с высоким горлом под белый халат. Свитер янтарно-золотого цвета и очень ей идет.

— Всем привет! — весело здоровается Нили, заходя с утра в комнату медсестер.

— Привет, — безучастно отвечает Иланит. Нили хмурится:

— Что случилось?

Иланит смотрит в окно на безлюдный парк. На мокрой скамейке кто-то забыл шерстяные перчатки. Иланит кажется, что они замерзли.

— Ночью умерла Шейла Майер.

Нили тихонько охает:

— Как?

— Очень быстро, — отвечает Иланит, по-прежнему глядя в парк. — Сердечный приступ.

Даже не дождалась врача. Доктор Шауль пришел, констатировал смерть. И всё.

Нили пальцами с блестящим оранжевым маникюром оттягивает воротник свитера от горла. И охает снова.

— Исайя… Он знает?

— Нет еще, — по-прежнему безучастно говорит Иланит. — Сейчас пойду скажу ему.

— Я с тобой.

— Да ладно, сиди, — отмахивается Иланит и встает. — Я сама.

Она выходит из комнаты медсестер. Нили, постояв, идет за ней.

Исайя сидит на кровати с газетой. Увидев Нили и Иланит, он галантно встает и сразу начинает кашлять.

— Какие барышни, — кашляет и радуется Исайя. — Нечасто меня навещают две девицы сразу.

— Исайя… — говорит Иланит и тоже откашливается. — Ты только не нервничай, хорошо?

«Идиотская фраза, — думает Нили. — Что значит — не нервничай? А из-за чего ему нервничать вообще?» Но что бы на месте Иланит сказала она сама, Нили не знает.

— Что случилось? — вздрагивает Исайя и большими руками хватает Иланит за плечи. — Девочки, ради бога, что случилось? Что-то с Талем? Из Америки звонили?

Иланит качает головой и еще раз откашливается.

— Шейла умерла.

— Как? Как… умерла? — Исайя оседает на кровать. — Что значит «умерла»?

Он повышает голос и сразу сильно краснеет.

— Что… что ты несешь? Шейла всю жизнь была здорова! — кричит Исайя, напрягая шею. — Что значит «умерла»?

Иланит молчит, прислонившись к стене.

Слышно, как по коридору кто-то везет тележку, позванивающую баночками лекарств. Исайя стоит, переводя дыхание после крика. В дверь заглядывает Меир. Окинув взглядом комнату, он заходит и опускается на кровать.

— Ты слышал, ребе? — глухо произносит Исайя.

— Слышал, Шае, — отвечает Меир.

— Что мне делать, ребе? — спрашивает Исайя, глядя в пол.

— Молиться, Шае. Пойдем почитаем кадиш.

— Я хочу ее видеть, — медленно произносит Исайя и поднимает голову. — Где она сейчас?

— Пока у себя, — отвечает Иланит. — Я подумала, что ты захочешь попрощаться.

— Не захочу, — говорит Исайя так же медленно. — Но мне придется.

Он встает, выпрямляясь во весь рост, и медленными шагами направляется к двери.

— Шае, пойти с тобой? — спрашивает Меир, тоже вставая. Исайя всем корпусом поворачивается к нему.

— Раньше она давала мне смысл жизни. Теперь дала смысл смерти.

— Что значит «смысл смерти»? — шепотом спрашивает Нили у Иланит. Исайя слышит.

— Это значит, — отвечает он, — что раньше мне было для чего жить. А теперь есть для чего умереть.

Он останавливается в дверном проеме, двумя руками касаясь стен, и говорит негромко, глядя поверх голов:

— Спасибо, Шейла.

Чай с травкой

На работе Мири обычно заливает кипятком какой-нибудь чайный пакетик из тех, что грудой свалены на подносе в комнате персонала. И не вынимает пакетик из чашки, чтобы чай получился крепче и меньше хотелось спать. А иногда кладет сразу два пакетика.

И добавляет три ложки сахара, «чтобы был хотя бы какой-то вкус».

Но дома у Мири любят заваривать чай по рецепту Шимона, друга семьи, уроженца Баку и жителя Иерусалима. Ехидный Мирин муж называет этот напиток «чай с травой».

Нужен черный цейлонский чай (если вы живете в Иерусалиме, его лучше всего купить на рынке, на закрытой линии возле улицы Агриппас, напротив табачной лавки). На литровый заварочный чайник берутся две маленькие кофейные чашечки этого чая, и туда же добавляются травки: шалфей, чабрец, иссоп (на иврите он называется «заатар» и больше известен именно под этим именем), а также белая зота, которой по-русски, кажется, вообще не существует, зато она продается в магазине «Специи», напротив входа на закрытую линию рынка. И остальные травки там тоже можно купить — впрочем, конечно, не только там.

Всё вместе залить кипятком, накрыть и дать хорошо настояться. А потом разливать в огромные (это важно) чашки, доливать горячей водой и небыстро пить, вдыхая ароматный пар. Мири говорит, что это успокаивает, а ее муж утверждает, что, наоборот, бодрит.

Видимо, это просто такой специальный чай, про который ты сам решаешь, что с тобой будет после того, как ты его попьешь.

Алексей К. Смирнов

Три чая, два кофе

Живые улитки, живые улитки,Живые, живые улитки.Алексей Хвостенко

— Ну так вот, — рассказывает Аспирян. — Приходит ко мне Полина Адамовна Подолина и говорит: возьми мужичка, он здоровый. Ну, был инсульт, что поделать, но так — здоровый и хороший. А я тогда еще не знал, кто такая Полина Адамовна…

Мы идем по асфальтовой дорожке через лес. Раннее утро, заспанный туман, перестук колес далекой электрички, который быстро стихает, но его подхватывает поднебесный дятел. Справа — бандитские дачи, слева — сосны и хвойный ковер, сухой вопреки осенним дождям. Смотрим под ноги: как бы не раздавить улитку, их тут ужас сколько. Они, ничего не соображая, ползут на асфальт, где и замирают под гипнотическим воздействием открытого пространства.

— И привозят дедушку, — продолжает Аспирян. — У него — гипертония, склероз, семьдесят три года — плюс-минус два или три, а можно и десять лет — это, как известно, роли не играет. Пара инфарктов… в общем, то, что само собой разумеется, можно не называть. Диабет. Ладно, и это стерпим. Но у него, — Аспирян начинает загибать пальцы, — гемофилия…

Я зловеще, с пониманием киваю.

— То есть никаких уколов, кровищей изойдет. Во-вторых, аденома простаты, ссать не может, — Аспирян загибает второй палец, — и поэтому у него в брюхе дыра с трубкой. А вдобавок — огромная паховая грыжа. Яйцо — до колена! Меня спросили: почему он перестал ходить? Я так и ответил: может быть, яйцо по ноге стукнуло, вот она и подвернулась?

Аспирян заведует отделением оперированных мозговиков.

— А самое любопытное, — он, подождав, когда я отсмеюсь, понижает голос, — это то, что самого инсульта-то у него, похоже, и не было. Вот все было, а инсульта — нет…