Че-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий
Шрифт:
Известного общественного деятеля, писателя С. Н. Прокоповича (бывшего министра Временного Правительства) и его жену Е. Д. Кускову посадили при аресте в Москве в нечто, похожее на курятник. В комнате с одним окном устроили коридор. а отгороженную досками часть разбили на несколько клеток. Там, на грязных нарах, в вечном полумраке и в такой тесноте, что буквально некуда было шагу ступить, томились они достаточно продолжительное время и, конечно, как водится, без книг, без письменных принадлежностей, без прогулок и без свиданий.
Иногда применяются специальные ухищрения, чтобы воздействовать на психику. Арестованных по делу «тактического центра» рассадили по одиночкам, но внутри каждой
На допросы в Ч. К. водят обычно глубокой ночью — старый прием жандармских управлений и охранных отделений.
Самым страшным является, разумеется, пребывание в подвале и самым ужасным считается допрос арестованного не в кабинете у следователя, а непосредственно в подвале. Один мой знакомый сидел в Ростове на Дону в помещении Дончека, откуда взяли на допрос в подвал бывшего доверенного фирмы Нобель. Менее чем через час он возвратился с кровоточащей ссадиной на носу и в совершенно невменяемом состоянии. Придя в себя, он рассказал, что привели его в темный подвал и кто то, которого он не видел и не знал, начал требовать, чтобы он указал, где находится запас нобелевской нефти, преступно скрытый от советской власти. Не успел он ответить, что не знает, как получил удар по носу дулом револьвера. А затем следователь, считая до трех раз, потребовал, чтобы тот сказал адрес, иначе он его тут же застрелит. И, действительно, при счете «три» над самым ухом арестованного грянул выстрел. Следователь сделал вид, что промахнулся и снова повторил свое требование, приставив револьвер к виску. Допрашиваемый упал в обморок и не помнил, как он выбрался из подвала. От нервного потрясения, оглушенный выстрелом, он плохо слышал.
— «Правовое положение содержащихся в подвале очень недурно», — определил какой то чин В. Ч. К. (Лубянка, 11), закричавший на родственницу одного из заключенных, желавшей сделать ему «передачу».
— Да что вам здесь, тюрьма, что ли? Это — подвал, а не тюрьма, Вот переведут в тюрьму, тогда он получит всякие права и привилегии.
Неудивительно, что не только из подвалов, но и из «барских квартир» о переводе в тюрьму мечтают сами сидящие и об этом умоляют, часто со слезами на глазах, их родственники.
Кто мог подумать, кто мог бы предсказать, что после революции старая царская тюрьма, не улучшенная, а значительно ухудшенная, будет являться нашим идеалом, о котором мы будем мечтать, к которому будем стремиться, из за которого мы будем вести упорную и отчаянную борьбу. А ведь это так! Летом 1920 года в Бутырке голодала группа заключенных, требовавшая, чтобы из Ч. К. перевезли в Бутырку жену одного арестованного, томившуюся там с новорожденным младенцем. Власть уступила, но только после голодовки, длившейся восемь дней.
Осенью того же года фракция с. — р-ов Бутырской тюрьмы решила начать голодовку, требуя перевода нескольких с. — р-ов из «Внутренней тюрьмы» В. Ч. К. в Бутырку. Накануне голодовки с. — р-ов избили и насильно вывезли в Ярославль.
Весною 1921 года группа анархистов, доставленная в В. Ч. К., начала голодовку, а потом и обструкцию из-за перевода в Бутырку. Анархисты доводили дело до рукопашной схватки с вооруженными чекистами и рисковали, самым непосредственным образом рисковали жизнью своей, лишь бы добиться перевода в тюрьму. И они этого
В самой Бутырке тоже было несколько режимов. Самым плохим был режим на третьем этаже МОК-а (мужской одиночный корпус), который находился в непосредственном заведывании В. Ч. К. и вполне подчинялся правилам распорядка «Внутренней Тюрьмы Особого Отдела». По сравнению с «Внутренней Тюрьмой» заключенные имели, кажется, только одно преимущество. Здесь в камерах было светло, тогда как во внутренней тюрьме окна были густо замазаны мелом.
Самый свободный режим был на 13-м «коммунистическом» коридоре. «Коммунисты», (сидевшие обычно за разные злоупотребления и преступления уголовного свойства) образовали пролеткульт или культпросвет, имели у себя музыкальные инструменты, даже рояль, ходили беспрепятственно по всей тюрьме, вели коммунистическую агитацию, устраивали лекции и собеседования, вмешивались в действия администрации, терроризовали ее, писали на всех доносы, добровольно мобилизовались, и приняли участие в избиении социалистов во время знаменитого развоза их в апреле 1921 г. Увы! Это усердие не было оценено по достоинству. Вскоре после этого коммунистический коридор окончательно раскассировали, ибо власти пришли к выводу, что коммунисты, как бы они не согрешили, подолгу в тюрьме не сидят, а те, кто сидит, это — отпетая мразь, которая только компрометирует коммунистическую партию и советскую власть, даже в наше нетребовательное время.
Так было разорено это гнездо, все стены которого были украшены очень недурными портретами деятелей коммунизма и испещрены изречениями коммунистической мудрости.
Разительная противоположность нового времени по сравнению с прошлым заключалась в том, что в старину проворовавшийся полицейский или иной администратор боялся показаться на глаза кому либо. Их обычно скрывали от остальных арестантов и держали во избежание мести в особых «с…чьих кутках». Теперь же чекисты, «засыпавшиеся» в преступлениях и злодеяниях, чувствовали себя начальством в тюрьме. Были случаи, что сидящим на коммунистическом коридоре чекистам поручали заканчивать дела, начатые ими на свободе, и они, как ни в чем не бывало, вели следствия и вызывали на допрос арестованных, сидящих в той же тюрьме, а подчас и гуляющих с ними на одном и том же дворе.
На общем дворе с десятками арестованных начал как-то появляться на прогулке сидевший на коммунистическом коридоре палач, явный дегенерат, который, нисколько не смущаясь, хвастал, что он расстрелял 137 человек.
Социалисты в Бутырках находились в «привилегированном положении» (до развоза в апреле 1921 г.). Но с полным правом они могли бы сказать о себе: «Каждый шаг нам достается роковой борьбой». Как и во времена самодержавия, и даже еще больше, им приходилось за свои «привилегии», то есть за создание особого льготного режима для политических, вести неустанную борьбу, прибегать к голодовкам, грозить обструкцией, обращаться на волю за содействием, вести сложную дипломатическую игру и т. д.
Но и в остальных частях тюрьмы не было тождества. Камеры все переполнены, духота, смрад, шум. Из одних камер заключенные могли выходить гулять на коридор, а из других это строго воспрещалось. На одних коридорах камеры запирались только на ночь, на других были открыты и днем и ночью, третьи, наоборот, были все время «на забое».
При старом режиме строгости тоже были неодинаковые — на политическом отделении, на каторжанском коридоре и т. п. было строже; там, где «шпана» отбывали легкие наказания, допускались большие послабления. Теперь же критерия и точного основания для всей этой лестницы неравенств нет. Привилегии определяются соотношением сил и степенью организованности различных групп.