Чеченец на баррикадах
Шрифт:
Не радостно, а тревожно было в этот день в центральной, Адмиралтейской части столицы. Хорошо одетые господа перешептывались, оглядываясь в сторону Васильевского острова: не идет ли и оттуда буйная толпа мастеровых? Другие, наоборот, куражились в ресторациях, заливая вином страх. Уверенность вселяли лишь городовые на углах да патрули дворянской сотни — так называли народную стражу Адмиралтейской части, набранную из дворян, чиновников и их слуг.
Солдат не было видно. Но вот выехали из казарм и направились к Литейному всадники в черных черкесках и папахах. Серебром блестели сбруя и оружие. Чистая публика приветствовала черноусых красавцев, отпрысков
В это самое время на Невском у Гостиного двора собиралась гостиная сотня. Собственно, в ней было до тысячи человек. Половина охраняла Биржу, часть — банки и крупные магазины. Откормленные бородатые купцы, коренастые лавочники, рослые приказчики с франтоватыми усиками и проборами посреди головы. Размахивая саблей, их строил в колонну матерый купчина, мясоторговец и отставной унтер Самсон Силыч Силуянов. В хвосте колонны стоял возок с изрядной бочкой водки. Из подъехавшей пролетки выглянул незаметный, но вездесущий Семаков.
— Мое почтение, Иван Федорович! — согнуться пониже Силуянову мешало изрядное брюхо.
— Здравствуй, Силыч! — Миллионщик достал пачку ассигнаций. — Это для твоих молодцов. Деньги покажи, но раздай после дела. А водку — только перед боем. Лучше, конечно, без боя обойтись. И помни: мы должны быть с теми, кто победит. Только не с теми, кто самодержавие вернуть хочет. И не с голодранцами, что сейчас заводчиков громят. Этак и до наших лавок доберутся.
— Да уж в политике кое-что смыслю. Не подведем, Иван Федорович!
Громко скандируя «За Константина! За Конституцию!», торговое воинство двинулось к Литейному. Шедший впереди с саблей Силуянов казался себе не меньше, чем Кузьмой Мининым. Завидев еврея или кавказца, торгованы принимались улюлюкать и выкрикивать угрозы:
— Понаехали тут всякие, православному человеку дохнуть не дают! Вот погоним кого за Кавказ, а кого в Палестину!
— Ja, ja! Упирайтесь в Азию, сфиньи! Тут ест Ефропа! — горланил саженного роста бакалейщик Кауфман.
Нерусских лавок не громили, однако норовили прикладами выбить окна или сорвать вывеску.
Император завтракал в Царском селе в узком кругу. Супруга Иоланта Грудзинская, княгиня Лович. Цесаревич Александр Николаевич, двадцатишестилетний красавец. Новое щегольство: закрученные усы почти сливались с бакенбардами. Его сестра Ольга. Двух других, Марию и Сашу, как водится, уже выдали за немецких князей. Невестка, молоденькая немочка Мария Гессенская. Пруссачка Александра Федоровна, вдова Николая и домашний враг императора. Вечно в темных платьях, настраивает детей против дяди: будто бы он велел убить их отца и вообще затеял декабрьскую смуту. Полковник кавалергардов Анненков со своей очаровательной Полиной. Надежнейший человек, хотя и республиканец. Тогда, в декабре, он влетел на станцию Неннааль с приказом: доставить Константина живым или мертвым. Доставил живым.
— В Петербурге творится что-то жуткое. Забастовки, теперь уже погромы, грабежи…
Как же, ты девятнадцать лет только об этом и мечтаешь. Константин спокойно отхлебнул кофе со сливками.
— Цареубийцы меня никогда не страшили. Это покойный Александр сбежал от них в Таганрог. Царю опасна не смерть, а унижение. Здесь не провинция, где бунтовщики валились передо мной на колени. Несчастного Николая тут встретили матерной руганью и булыжниками. С тех пор стало еще хуже. Петроградские рабочие сплошь заражены республиканством, безбожием, социализмом. Показаться перед ними — значит опозорить монархию.
— Может быть, к мастеровым лучше выйти мне? Меня хотя бы не обзывают тираном, — сказал цесаревич.
— Наследнику не стоит показываться перед мятежной чернью по тем же причинам, что и монарху. Тем более — с ними народная стража. Или ты, Саша, хочешь отведать прикладов, как твой дядя Михаил на Сенатской?
— Знаете, что сгубило Милорадовича? — вмешался Анненков. — Он понадеялся на славу и генеральские эполеты. А солдаты его за шиворот вытащили из возка и взашей прогнали. Он сунулся к ним вдругорядь — верхом. Нарвался на пулю и штык в спину.
— Кого мне не жаль, так этого лукавого змия. Я вовсе не хотел царствовать, даже отречение написал, а старый негодяй заставил Петербург присягнуть мне. Для чего? Выманить заговорщиков на площадь. Вот и перехитрил сам себя.
Допив кофе, государь принялся за бургундское.
— Сир, вы так часто говорите, что не хотели царствовать. Так почему бы вам не отречься? У нас с Александром уже двое детей, — сказала Мари.
Это уже дерзость. Да, ему понравилось царствовать. Приятно, когда все тебя зовут Освободителем и Отцом Отечества. Тем более, что не надо напрягать мозги над законами. Все составят умница Сперанский с умницей Никитой Муравьевым. А если закон нехорош — виновато Вече, что его приняло. Ему же остается ездить по России и изъявлять строгость и милосердие.
— Я пришел к выводу: кому и сколько царствовать, решает не человек, но Господь.
— Да-да, — поддержала мужа Иоланта. — Вы не представляете, какой крест несет Константин. Мы не видимся месяцами. Саша! Мари! Наслаждайтесь жизнью, пока вы молоды. А корона от вас никуда не уйдет.
— Я мог бы взять преображенцев и рассеять толпу, — предложил цесаревич.
Преображенский полк почитался одним из самых реакционных. Это они в декабре заперлись в казармах с сиротой Александром и привели его во дворец, только узнав, что он теперь наследник при бездетном государе. Еще реакционнее считались конногвардейцы, атаковавшие повстанцев на Сенатской, и лейб-саперы, защищавшие тогда Зимний.
— Руки государя и наследника не должны быть в народной крови. На то есть другие — вроде Михаила Муравьева.
Император загадочно улыбнулся, вертя в руке бокал с бургундским. Никто из них не посвящен в его тайный план. Всех деталей не знает даже шеф жандармов Ланской. Лишь начальник его штаба Леонтий Дубельт — проныра, масон и темных дел мастер.
Тем временем Преображенский полк уже вышел из казарм и направился к Литейному.
Вышли и конногвардейцы. Хотели было ринуться на рабочие слободы южных окраин, но туда уже вошли семеновцы и московцы. Обыскивали дома, хватали пьяных и буйных, но не бесчинствовали. В это время незаметно исчез поручик Московского полка Николай Момбелли, больше всех уговаривавший однополчан не усмирять народ и даже перейти на его сторону.