Чеченский след

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Да как же я буду работать в министерстве? — удивился Аслан. Всесильный Бараев ему, оказывается, взятку пришел предлагать! Даже смешно.

— Чеченскому народу, — внушительно произнес Бараев, — нужны образованные люди.

— Ну и кем же я буду? — спросил, облизнув сохнущие губы и лихорадочно обдумывая свое поведение, Аслан. — Послом, что ли? Что должен делать?

— Хочешь — послом будешь, хочешь — переводчиком, дипломатом, за границу поедешь… Решай! А взамен забудь, как при мне переводчиком был. Молодой я тогда был, горячий… Похорони эту память, камень поставь, чтоб никто не поднял, и где могила, забудь — а я для тебя все тогда сделаю. Я знаю, чего тебе надо. Бабу свою русскую

возьмешь, домой уедешь, сына воспитывать будешь… А хочешь — сына возьмем, воспитаем по-настоящему, по-нашему, а женим тебя на хорошей девушке, на нашей? Она тебе еще нарожает… Русские женщины шлюхи, — сплюнул Мамед, скривившись, — развратные они, пьют, курят, как мужчины, с ними все можно… Мужа не уважают. Но ты смотри, дело твое. Так что скажешь?

Ну вот, подумал Аслан, Мамед Бараев ведет себя как оперный Мефистофель из провинциального театра. Запугивает и уговаривает, манит сладким куском. Неужели все искушения выглядят так примитивно и глупо, или это мне приходится героя разыгрывать в декорациях, скорее пригодных для фарса? А ведь мне сейчас придется сделать важный выбор, понял он, в сущности, от жизни отказываюсь или от большого ее куска — какой из меня лагерник? Сидел уже, пробовал, чуть кишки горлом не вышли… Но неужели он действительно думает, что я соглашусь, что меня можно купить постом в министерстве? А что, люди всегда по себе судят. За что мне такая жизнь? Эх, была не была, может, выйдет по-моему, а не по-ихнему, может, выторгую себе послабление на своих условиях… Если грубо отказаться, решил Аслан, тогда точно каюк. Надо сделать вид, что я раздумываю, как повыгоднее для себя устроить. Если он заподозрит, что я не о себе пекусь, совсем озвереет.

— Не знаю, — помотал головой Аслан, — не знаю, Мамед, сам-то я ничего про тебя не говорил и не хочу, я не доносчик, а только вот бьют меня тут второй день, грамотно бьют, по печени да по почкам, и на допрос обещали повести, там протокол будут составлять, и если бить будут и спрашивать, так и не выдержать могу, рассказать. А что мне из-за тебя терпеть? Разве есть мне до тебя дело? А работать я с тобой не буду. Так что давай по-другому сделаем. Ты сам ко мне пришел, я тебя не звал, тебе от меня что-то нужно, а мне от тебя — ничего. Не верю я тебе, Мамед, и в министерстве работать не стану. Жизни я спокойной хочу. Давай так — ты меня из тюрьмы достанешь, а я никому ничего говорить не буду, поклянусь. Ни слова. Скажи своим псам, чтобы не трогали меня, — и достаточно.

— Отказываешься? — понял все-таки Мамед.

— Не отказываюсь и не соглашаюсь.

— Нет, Аслан, плохая это мысль. Поторговаться хочешь? Поторгуйся. А предложениями такими не кидаются, такой шанс один раз в жизни дается. Если честно сказать — нравишься ты мне. Умный ты парень, человек честный. А мне, веришь, по целым дням словом перемолвиться не с кем — не поймут… Неужели не столкуются два образованных человека?

— Разные у нас тобой дороги, Мамед, — с сожалением произнес Аслан.

— Какой ты странный, — хмыкнул Мамед. — Да что ты можешь сделать, смешной человек, ты подумай! Что, расскажешь про меня, какой я плохой? А доказательства у тебя есть? Думаешь, кому поверят? Здесь тебе страна чужая, нас не любят, а у тебя ведь оружие нашли… Может, вообще тебя террористом объявят — надо же и им кого-то сажать. Ты смотри, пока я добрый, помощь предлагаю — мы же свои люди; тебе за Чечню волноваться надо, а не за русских.

— А я за нее и волнуюсь. Думаешь, если такие, как ты, у нас всем заправлять будут и у власти стоять, в стране жизнь лучше станет? Управлять страной должны люди порядочные, а не уголовники. Вот потому и не хочу тебе помогать, работать с тобой вместе. Не хочу таким же бандитом становиться.

— В

тюрьме сгною! — взревел вдруг Мамед, поднимаясь со стула. — Что ты о себе воображаешь! Кто ты такой!

— Что ж, — пожал плечами Аслан. — В тюрьме я уже сидел, а что касается того, кто я такой, — просто человек, как и ты, и даже лучше — не убийца и не уголовник. Это ведь тебе, Мамед, на моем месте сидеть надо, а мне на твоем. Так что даже и зазорно мне от тебя милости принимать.

— Думаешь отсюда целым выйти? — угрожающе прищурился Мамед.

— Приложу все усилия.

— Шансов, мальчик, у тебя нет, — прошипел Мамед, разглядывая в упор Аслана. Затем развернулся и подошел к двери — постучал могучим кулаком изнутри, подбежал услужливый опер и выпустил нарушающих режим гостей. Аслан даже не ожидал, что разговор их закончится так быстро. Вот и все, подумал он, дело сделано, жребий брошен, даже поторговаться не получилось. Слышно было, как они удаляются по коридору. Аслана на время заперли одного, затем опер вернулся, дыша ему в лицо чесночным перегаром и посматривая на Аслана с веселым интересом — как смотрят на препарируемую лягушку или подыхающего на булавке жука. Аслан не знал, был ли опер в курсе его дел, кто к нему приходил и зачем, и знал ли он что-нибудь о судьбе, ожидающей Аслана? На всякий случай Аслан напустил на себя вид гордый и равнодушный и с достоинством прошествовал обратно в свою камеру на тридцать человек, где в этот момент заключенные пялились в телевизор, так что на возвращение Аслана никто не обратил внимания — передавали очередную серию «Ментов»…

Мамед Бараев шел по коридору тюрьмы, широко шагая. Марченко, вместе с которым Бараев приехал сюда, в Бутырки, уже уехал по своим делам. Нет, думал Мамед, как все-таки удачно получилось, что этот Магомадов, кроме всего прочего, наступил на мозоль самому Марченко. Его и уговаривать долго не пришлось, чтобы все это организовать. Обиженный мужчина, да еще высокопоставленный чиновник, много может нагородить. Конечно, Мамед в любом случае нашел бы способ нейтрализовать Магомадова, но тут это получилось с гораздо меньшими усилиями.

— Ахмат, — сказал Мамед одному из телохранителей, покусав ус, — сходи поговори с Алексеем. Спроси, сколько он хочет.

— Будешь убирать? — понимающе осведомился Ахмат.

— Да… Видимо, придется, — вздохнул Бараев. С тех пор как он занял пост, Мамед не любил лишней крови, ему казалось, что в его положении это уже как-то… несолидно. — Скажи, чтобы… прямо в камере. Я думаю, в ближайшие дни. А то как бы не ляпнул… Пусть скажет сколько, а там сам разбирается, это его вотчина, меня не касается как. Даже знать не хочу. Пусть скажет только, когда все будет сделано. И все…

Парень сам виноват, решил Мамед. У него был шанс выйти и жизнь свою повернуть. Бывают же такие невезучие люди. Что ему было не попадаться на пути Мамеда… Учил бы себе детей до сих пор, горя не знал. Но ненадежен… Продаст, наверняка продаст — раньше, позже, а самое обидное, что не за деньги и не с испугу, а из принципиальных соображений. Как там сказал кто-то из великих, вспомнил Мамед из институтской программы — если бы у меня была собака, такая же назойливая, как совесть, я бы ее пристрелил…

— В магазин заедем, — решил Мамед, садясь в машину и захлопывая дверцу, одновременно раз навсегда переставая думать об Аслане. Машина была красивая, как положено — черная и длинная, сразу видно, что большой человек едет…

— Зачем? — удивился Беслан, второй телохранитель.

— А ты как думаешь? В чем я должен в Америке появиться? Я ведь не сам по себе, а как представитель республики Ичкерия еду! Я должен показать, что мы тоже цивилизованные люди. Что на официальный прием надо надевать?