Чеченский угол
Шрифт:
Салман прожевал шмат холодной баранины и коротко бросил:
– Раппани, Айза, Асланбек – вы остаетесь в лагере.
Асланбек, восемнадцатилетний паренек, гневно сверкнул глазами, но промолчал. Да, спускаться в аул опасно, но он мужчина, и не должен отсиживаться у костра рядом с женщиной и слабым московским гостем!
Дождавшись, пока три разведчика уйдут вперед, Салман взял тело Зелимхана на руки – окоченевшее, негнущееся в смерти. Рот оскалила гримаса боли. Будь прокляты шурави!
По узкой тропинке он легко шагал вниз. Аккуратно обошел
Враг, пришедший на землю нохчей, должен не просто умирать. Пусть ему будет больно, так больно, что на губах пузырится кровавая пена, пусть взрывается свет в глазах от отрубленных ног, рук, пусть острое лезвие ножа чиркает по горлу!
Ненависть, желание причинить боль – они жили где-то глубоко в душе Салмана всегда, а вырывались наружу не сразу, постепенно, с каждым убитым бойцом, с исчезнувшими родственниками. Когда артобстрел федералов сожрал Аминату и дочь, Салмана не стало, только острая ярость текла по венам. Если заканчивались патроны со смещенным центром тяжести, он подпиливал обычные. Траектория движения пули становилась непредсказуемой, мотала кишки, мучила, никакой промедол не помогал.
Только однажды в душе закопошился ужас. После ранения Салмана переправили в Европу на лечение. Он не возражал – подписанные в Хасавюрте соглашения фактически признавали независимость Чечни, цель ожесточенных боев достигнута, российские танки и БМП покинули страну.
Вернувшись, Салман не узнал Грозного. В руинах города скопилось больше страха, чем во времена активных боевых действий. Газеты взахлеб писали о публичных порках и казнях, восторгались нападением на Дагестан Шамиля Басаева.
Это была совсем не та мирная жизнь, за которую проливал кровь Салман Ильясов. Но потом в Чечню опять пришли русские, и все вернулось на круги своя. Есть враг в прицеле, его надо уничтожить, а все остальное вторично.
Салман замедлил шаг. Навстречу отряду кто-то двигался, едва слышно осыпались камешки с крутой горной дороги. В зеленой листве мелькнула повязанная банданой голова разведчика.
– В ауле все чисто, – доложил Саид, опираясь на «калаш». – Русские далеко, в городе. Можно спускаться.
Командир довольно улыбнулся. Отлично. Зелимхана похоронят по всем правилам: будут и зикр*, и садака**, и тезет***, и кадам****.
А русские… Возле каждого селенья блокпост не поставишь. Приехали, осмотрели полуразрушенные дома, выслушали возмущенных женщин и стариков – и уехали, прекрасно понимая: как только спустится
Селение, располагавшееся в объятиях гор, просматривалось как на ладони. Давно, еще до войны, уютные домики скрывали раскидистые ветви абрикосовых садов. Теперь же сквозь сухие скелеты деревьев щербатые фасады темнели провалами выбитых окон.
Мать Зелимхана развешивала белье во дворе, Салман узнал сгорбленную фигурку, передернулся от сверкнувшей в ее глазах надежды. «Мимо, пройдите мимо моего дома, уходите!» – кричали темные очи.
И накатила волна горя, она узнала своего мальчика на руках командира, рухнула на колени, забила кулаками по пыльной ссохшейся земле.
Салман прошел в дом, опустил тело бойца на кровать, посмотрел на него, молодого, измученного, успокоившегося.
– Надо поговорить, – тронули его за плечо.
Старейшина Магомедзагир совсем сдал. Мелкой дрожью трясется голова, вздрагивает седая борода, из уголка беззубого рта бежит струйка слюны.
– Сынок, – старейшина опустился на стул у кровати, смахнул бисеринки пота со лба. – Беда, сынок, я уже хотел парнишку в горы к вам посылать. Знают все шурави про ваши планы. К Яхите племянник приезжал, помнишь, я рассказывал, он теперь местным милиционером заделался… Так вот, иди, говорит, Яхита, к Магомедзагиру и скажи – шурави все знают. Но не верят.
– Откуда знают? Почему не верят?
– Предатель у тебя в отряде, сынок. А не верят… Что с тупых свиней взять!
Вспышка ярости ослепила Салмана. Предатель в отряде! Ослепила – и потухла.
«Конечно, – подумал командир. – Хохол, больше некому. Его проверяли неоднократно, и все сходилось. Членство в националистической организации Украины „Уна-Унсо“, обучение в лагере на территории Грузии, переброска в Ичкерию. Петр убивал братьев-славян так, как положено – жестоко и беспощадно. Но это ни о чем не говорит. Просто он хороший агент. Точнее, был хорошим агентом. Конечно же, все сходится: на днях он как раз спускался вниз за продуктами, и вот шурави все узнали».
У колодца плескались бойцы, окатывали спины холодной водой, терли мочалкой грудь, руки.
– Полей мне, – сказал Салман Петру.
Тот с готовностью отставил автомат, зачерпнул кружку воды. В его круглых голубых глазах промелькнуло легкое беспокойство, и оно еще больше укрепило подозрения Салмана.
Звук приближающихся автомобилей раздался одновременно с возгласом прибежавшего дозорного:
– Уходим, федералы едут!
Натягивая майку, Салман выругался. Федералы, как же! Это наверняка свои, подразделение «Восход», прислужники шурави. Только они знают, что после атаки отряд можно всегда перехватить здесь, в селении, что пока в живых останется хоть один боец, он рано или поздно спустится с гор, чтобы передать родственникам тела погибших товарищей.