Чего не было и что было
Шрифт:
Повторим: меледа вещь опасная, но смелым Бог владеет, да и не лучше ли меледить, чем вовсе молчать? Сквозь меледу, подскочив боком, зайдя сторонкой, разве не удается порой прошептать и свое что-нибудь, настоящее, что и вправду думаешь?
Одному из самых способных наших критиков, Г. Адамовичу, удается нередко протаскивать через меледу кое-что свое, — не во всяком, правда, уголке. Это не значит, что прилежное лепетанье, витье веревочек, уже не грозит ему ничем. Опасность привыкнуть к такому занятию, приспособиться дотла, — не исключена. Может быть, поэтому именно Адамович, с его возможностями, вьющий веревочки, — возбуждает досаду, как никто.
Я едва указал на главные причины отсутствия у нас художественной критики. Можно было углубить расследование, расширить его, — этого я пока не делаю. Во всяком случае, положение серьезное. Писатели есть, литература, худая ли, хорошая ли, — есть; а критики нет.
КАКОЙ СОЦИАЛИЗМ? КАКАЯ РЕЛИГИЯ?
Споры о социализме и религии все еще не утихают. Что и говорить, вопрос важный. И недаром он сделался «актуальным». К сожалению, никто до сих пор не только ясности в него не внес, но даже правильно его не ставил. Большинства статей на эту тему не стоит и касаться: детский или старческий лепет, — независимо от того, защищается ли связь социализма с религией, или отрицается.
Но вот кое-что интересное: столкновение г. Ф. Степуна с г. М. Вишняком. Мимо спора сотрудника «Совр. Зап.» с одним из редакторов журнала — проходить не следует. Разберемся в нем: яснее увидим, как обстоит у нас дело с «религией и социализмом».
Сначала ничего не понимаешь: что это за столкновения? Спорщики находятся в одних и тех же водах… Лишь потом убеждаешься, что Степун гораздо глубже плавает. Вишняк в его водные пласты не спускается. Не хочет или не может — во всяком случае это его право. Но Степун, по привычке ли к размаху, по врожденной ли склонности к смесительству, или по чему-нибудь еще, делает периодически попытки произвести общее «возмущение вод». Попытки не удаются, Степун лишь попросту вторгается в область Вишняка. Тут-то столкновения и происходят, причем победа неизменно оказывается не на стороне смесителя.
С редкой отчетливостью даны Степуном определения идей коммунизма, социализма, демократии, буржуазии, утверждены идеи личности и свободы (см. его последнюю статью в «С. 3.»). Так отчетливы и верны формулировки, что поистине я не знаю, кто будет против них возражать. И уж, конечно, не Вишняк. Может ли он не согласиться, в принципе, что «идея свободы в отрыве от истины не познаваема», что свобода есть «путь истины в мир и путь мира к истине»} (курс, подлин.). Будет ли он протестовать против попытки «уловить идею (душу) социализма», как «некоего духовного почина, некоего, интуитивного замысла о новом человеке, идущем на смену… буржуа», и вообще буржуазного строя, этого «интересодержавия»? Не возразит Вишняк и против мысли, что «задача социализма… в воссоздании тех углубленных духовных святынь между людьми, которые таят в себе начала любви…».
Да что Вишняк! Против «воссоздания», против такого социализма (в таком аспекте рассматриваемого) не станут, я думаю, возражать и называющие себя ныне антисоциалистами. Стоит лишь сойти к Степуну, на его глубины… там — все его определения незыблемо верны. Сойти вглубь можно, да только оставаться в ней безвыходно как будто нет смысла. Степун и сам этого не хочет. Как же соединяет он конечные определения с конкретностью, глубины с поверхностью
В поисках связи, Степун подробно разъясняет свои слова (в предыдущей статье) о том, что Россия, после большевиков, должна взлететь на какие-то «высоты Толстого и Достоевского», за что обещается оправдание «октябрю». Это — говорит Степун — программа максимум. Но у него есть минимум. Он признает необходимость созданья в России условий самой обыкновенной политической свободы; он даже «проповедует» в качестве «грядущей правды русской жизни буржуазно-демократический строй в чистом западноевропейском смысле»; и даже называет «преступным», «безбожным» всякое противление тому, «что сейчас на очереди». «На очереди» также «нейтральный политический строй», для «гарантии свободной борьбы всех идей». И отнюдь это не «мещанство»: мещанство — лишь взгляд на все это, как на идеал (на программу максимум), т. е. отрицание всякого дальнейшего движения, развития общественно-государственных форм.
Но неужели Вишняк, или кто-нибудь из сегодняшних серьезных политиков, мыслителей, писателей, повинен в таком «мещанстве», исповедует такой странный взгляд на историю? Конечно, нет. А если нет, если и насчет устроения «завтрашнего дня» спорящие согласны (вплоть до «нейтрального» политического строя) — в чем же спор? Отчего «нейтралисты», «простые свободы» и т. д., явно «стоящие на очереди», — из рук Степуна Вишняк не принимает? Нет ли в степуновском «завтрашнем дне» скрытой какой-то особенности, делающей его неприемлемым… пожалуй, и не для одного Вишняка?
Есть. Мы увидим ниже, откуда эта особенность является, где ее вероятные истоки; но сначала надо ее раскрыть.
Речь идет о «завтрашнем» для России дне, то есть — условимся! — о западноевропейском «сегодняшнем». Он построен (как и в России будет строиться, сделавшись сегодняшним) из сегодняшнего данного, из данных понятий демократизма, социализма, свободы права и т. д. Пусть не совершенные, сегодня-то даны — они; они и слаживаются вместе, пригоняются друг к другу для общей постройки.
Такое, из данных сегодняшнего дня построенное, государство, — действительно будет «нейтральным», т. е. одинаково относящимся ко всем внутренним коллективам, какую бы доктрину они ни исповедовали; ибо — говорит М. Вишняк — это «государство призвано уважать и охранять все доктрины (кроме тех, которые его фактически ниспровергают)».
Такое устройство Степун и «признает», его и называет «грядущей правдой русской жизни», его и «проповедует», как «на очереди стоящий строй» «в чистом западноевропейском смысле»…
Но… и очередь еще до России не дошла, а уж Степун «проповедуемую правду» — этого смысла лишил. Он стал предрекать, или представлять себе, или «религиозно» утверждать, что такое государство, русское, будет православным. Т. е. что оно не станет объединять в себе данных коллективов, а выберет из них один, определенный, и с ним сольется. Может быть; но как же тогда с западноевропейским смыслом? Ни одно государство сегодняшнего дня (и этому дню соответствующее) не соедининено ни с одной церковью сегодняшнего дня, «видимой», тоже дню соответствующей. Степун искушает Вишняка «большинством»: ну, а если большинство захочет соединения? Вишняк не соблазнился, а для нас и соблазна тут нет: такое государство, если бы даже не большинство, а весь народ страны принадлежал к данной церкви, соединять себя с ней не может.