Чего стоит Париж?

Свержин Владимир Игоревич

Король, способный в такой момент дать приказ отступить, возможно, и может быть правителем низкой черни и скаредных буржуа, но верности дворянства он недостоин.

Мне вспомнился недавний турнир. Собравшиеся со всех концов Франции лучники пускали стрелы в цель. На ста шагах каждый из них должен был пронзить одним выстрелом три раскачивающихся на веревках кольца и попасть в древко копья, врытого в землю за ними. Дело считалось невозможным, пока, почти не целясь, не поразил цель граф Дюнуа, Орлеанский бастард. Я нервно передернулся: «Какой Орлеанский бастард! Почудится же такая ерунда! Он мертв добрых полторы сотни лет! Опять это наваждение!»

* * *

– Вас что-то тревожит, мой капитан? – донеслось из-за моей спины. Должно

быть, задумавшись, я не слышал стука в дверь. Ибо де Батц, а это был именно он, не входил без предупреждающего стука в королевскую опочивальню, невзирая на то, что и сам квартировал здесь же.

– Н-нет. – Я повернулся к боевому товарищу, волевым усилием стараясь вернуть себе ясность мысли. – Просто ночь будет прохладной. И сырой. Должно быть, к утру пойдет дождь.

– Вы правы, сир, – кивнул Мано. – На небе собираются тучи. Но я пришел доложить, что Жозефина договорилась с одним из своих дружков. Баркас у нас есть.

– Прекрасно! Значит, ближе к утру выступаем.

Под утро действительно начал накрапывать дождь. Я с немалым удовольствием слушал приглушенный стук капель по иссушенной летней жарой листве. Сентябрь брал свое, на краткий миг оживляя опаленную солнцем зелень, чтобы, натешившись с ней, отдать в руки немилосердному октябрю.

Мне всегда нравилась эта погода. Сейчас – более чем когда бы то ни было. Тихий, мерный шум дождя глушил шаги, смывал следы, навевал сладкие сны страже и, что в нашем случае было весьма важно, тушил фитили аркебузирам. Мне надо было благодарить Бога за любовь Валуа к празднествам и украшениям. Приди в прилизанную, благоухающую фиалкой. голову моего кузена Генриха Анжуйского мысль обойтись без золотой цепи в полторы тысячи ливров, без жемчужных серег в ушах, от которых мочки вытягивались вниз под тяжестью камней и оправы, и других тому подобных безделушек, глядишь, оружие у гвардии было бы получше, чем у ополченцев цеховой стражи. Но нет!

Я не разделял страсть Валуа ко всему яркому и блестящему, но зато всегда любил хорошее оружие. У моих людей были пистоли с колесцовыми замками. И на погоду им было наплевать!

Как и уверял Мано, его подружка прекрасно сделала свое дело. Когда мы, двигаясь со всеми предосторожностями, добрались до пирса, хозяин лодки уже ждал нас, прячась от сырости под ветвями могучего дуба, должно быть, помнящего еще указ Людовика Святого, повелевающий выселить всех девиц легкого поведения за черту старых городских стен.

А вот запрет на плаванье ночной порой он, вероятно, еще не застал. Это было еще в годы норманнского нашествия, в годы спасения Парижа святой Женевьевой. Впрочем, не соблюдался этот запрет с тех же самых пор. Разве может что-нибудь заставить рыбаря не забрасывать сети на рассвете, когда самый клев?

Увидев нас, рыбак показался из темноты, поглубже надвигая на голову широкополую войлочную шляпу с высокой тульей и поправляв тяжелый плащ из грубой материи, даже название которой было мне неведомо. Дойдя до нас, он кивнул и высунул из-под плаща раскрытую ладонь, ожидая обещанную мзду.

Точно так же молча де Батц сунул ему в руку тощий, словно вяленая треска, кошель с остатком нашей наличности. Флегматичный лодочник подкинул мешочек, прислушиваясь к звуку, затем развязал его, посмотрел содержимое, осторожно, двумя пальцами извлек одну из монет, покрутил перед глазами и, удовлетворенно хмыкнув, спрятал полученный гонорар за широкий кожаный пояс.

– Досмотрщику пирса, – покончив с этой операцией, наконец, изрек он и, подкинув в ладони потертый су, зашагал в темноту.

Вернулся он довольно быстро. Мы едва-едва начали подумывать, не оказался ли почтенный лодочник мошенником, позарившимся на наш истощенный событиями последних дней кошелек, или, того хуже, предателем, намеревающимся передать разыскиваемых беглецов в руки городской стражи, когда вновь услышали его торопливые шаги. Увы, недоверие – бич беглеца, и вечное опасение – удел его.

– Порядок, – все так же кратко даже не сказал, пробормотал наш шкипер и дал знак следовать за ним.

У оконечности пирса, едва не касаясь

плещущихся волн, лежал толстый дубовый ствол, многократно перевитый широкими соломенными жгутами. Кое-где жгуты были изодраны, местами размокли и набухли от воды, точь-в-точь как мешки под глазами выпивохи. Но, судя по всему, меняли их здесь Довольно часто, чтобы лодки, причаливая или же попросту болтаясь здесь на привязи, не расшибли себе борта о пирс.

Между жгутами в древесине красовались железные кольца, на которых узниками на цепи были прикованы лодки, баркасы, баркеты [16] , шаланы [17] и даже пара нормандских фламбартов [18] , должно быть, привезших в Париж свежую морскую рыбу.

Подойдя к бревну, рыбарь наклонился и, ухватившись за массивное кольцо, начал с некоторым усилием вращать его вправо-влево. Наконец оно поддалось, тогда удовлетворенный проделанной работой хозяин баркаса потянул цепь на себя, притягивая крохотное суденышко поближе к берегу и давая возможность пистольерам взобраться на борт. Окончив погрузку, он вытащил из-за пояса заранее припасенный сучок и вставил его в дырку от извлеченного кольца и, осмотрев получившееся, с осознанием важности исполненного ритуала спрыгнул в баркас.

16

Баркет – маленькое парусно-гребное судно, служившее для плавания в акватории порта

17

Шалана – рыбацкое суденышко 7-10 м, одна мачта

18

Фламбарт – небольшое морское рыбацкое судно

– Шестеро – на весла, остальные – прячьтесь. – Эта фраза, самая длинная из произнесенных им нынешней ночью, знаменовала начало плаванье. Наш «Арго» качнулся, точно кланяясь на прощанье земной тверди, и весла тихо вошли в воду.

Я скрылся от дождя и лишних глаз под низким плетеным навесом, своего рода большущей корзиной, получая максимально возможный в данных условиях комфорт и возможность обозревать едва видимые за сырою пеленой дождя окрестности.

В незапамятные времена, как только сумерки сгущались над Парижем, аккурат после вечерни, множество цепей перегораживали Сену от берега к берегу, и неусыпные сторожа ходили, проверяя каждый час, заперта ли заветная цепь, пришвартованы ли гребные и парусные суденышки, как гласит о том королевский указ.

Со временем «за ветхостью» большинство цепей было снято. Остались лишь две, запирающие речной вход и выход из города. И хотя, соблюдая раз и навсегда заведенный маршрут, стражники по-прежнему иногда проходили по пирсам, тянущимся за малым исключением вдоль всего берега Сены, их вовсе не занимало, что в столь поздний час то здесь, то там виднеется лодка нарушителя августейшей воли.

Однако ритуал есть ритуал. Сучок, скрывающий место швартовки баркаса, был его неотъемлемой частью.

Легкое суденышко неспешно двигалось вперед, то ныряя под сводчатые арки мостов, то обходя далеко выдающиеся в воду торговые пристани. Шкипер негромко, но заученно четко давал счет, командуя нашей, в сущности, неумелой командой, при каждой возможности чуть слышно ругаясь себе под нос. За бортом, по берегам реки, мелькали спящие твердыни парижской крепости, ощетинившийся шпилями, точно дикобраз, многопушечный Турнель, Польский отель, хранящий память о страстных принцессах вместе с любовниками, с детским восторгом наблюдающих ненасытное пламя костров, пожирающее гордого старца де Мале и его собратьев тамплиеров. Проклятию великого магистра суждено было сбыться, и, как поговаривали суеверные злословы, по сей день тяжкий груз его предсмертных слов лежал на судьбе королевского дома.