Чего вы хотите? (сборник)
Шрифт:
– Простите, – голос.
Поднимается незнакомый Даше мужчина, видимо, чей-то папа… Да, вот рядом с ним Оля Мухина, подергивает мужчину за рукав, призывая не спорить.
– Простите, но у них есть еще школа. Там тоже требуют и математику, и историю, химию, остальное. Да и они ведь дети еще – им поиграть хочется.
В первый раз, что ли, здесь – не знает, как профессора такие слова возмущают…
– Пап, не надо, – тянет его Оля, – па-ап.
– А что я такого? Все требуют, требуют, мне даже жалко…
Лицо Андрея Викторовича становится совсем серым, даже
– Детство… – не ртом, а как-то горлом произносит он, – школа… игры… Я… я никого не держу. Ни-ко-го! Вы сами ко мне пришли и… И я… – Профессор протяжно, со свистящим стоном выдыхает, не вздыхает, а именно выдыхает: – Кто выбрал музыку, обязан забыть об остальном… И я не требую играть сутками. Не требую! Но… Два-три часа в день – непременно. Обязательно! По пятнадцать минут… Два-три часа, иначе – без толку. И – читать ноты, и – играть в воображении. Тренировать пальцы… Я не требую многого… Вы просто… Вы просто-напросто не хотите… И тогда – не надо.
Профессор прокашлялся, отдышался и после этого заговорил почти жалобно:
– Понимаете, ребята, именно сейчас, сейчас вы строите свою жизнь. В двенадцать-четырнадцать лет. Сейчас… Потом будет поздно. Всё закладывается сейчас. Мастерство, знания… Всё! А вы так… вы так растрачиваете самое важное время… А в семнадцать будете локти кусать, ничего не умея толком, не зная, не понимая. И всю дальнейшую жизнь придется заниматься тем, что не любите, работать не для души, а лишь для денег. А это – страшно. Поймите вы это, ребята!
В половине двенадцатого вышли из школы. Нужно было ехать к Татьяне Петровне на сольфеджио. Она жила на «Добрынинской» – минут двадцать отсюда на метро и там еще немного пешком…
По дороге к станции молчали. Даша чувствовала себя разбитой, избитой какой-то. Впрочем, это почти всегда случалось после подобных речей профессора. Ей казалось, что она действительно ничего не умеет, не понимает и никогда не поймет, ничему уже не научится.
Уж точно не научится играть на этом ужасном, огромном фаготе. Каждый звук из него достается с таким трудом, такой мукой… И хотелось, прямо дергало изнутри сказать маме: «Всё, я больше не буду, не могу. Всё!» Но мама, конечно, начнет сердиться, говорить, что столько затрачено сил, времени, «денег, в конце концов». И что Даша делает успехи, и фаготистки – на вес золота. Это пианисток, скрипачек – море, а фаготисток – единицы. В любой оркестр путь открыт, в любой ансамбль. Сейчас и в джазе фагот используют…
Да и это ощущение избитости, Даша знает, пройдет, сменится уверенностью и интересом, желанием доказать, что профессор не прав: она не ленится, она старается. Но вот сейчас… Сейчас очень тяжело. Очень тяжело переживать это состояние.
– Что, может, пиццу съедим? – предложила мама, когда проходили мимо пиццерии неподалеку от метро. – Время есть еще.
– Ну давай.
– Ты вообще хочешь есть?
– Так…
Даша на самом деле не знает, хочет или нет. Хотелось оказаться в своей комнатке-лоджии,
– Вам курящий зал или… – встретила в самых дверях девушка с бейджиком.
– Конечно, некурящий! – мгновенно раздражилась, а может, испугалась резкого вопроса мама. – Вы же видите, я с ребенком!
– Извините, всяко бывает… Пожалуйста. – Девушка указала направо. – У нас здесь сегодня день рождения, но места свободные есть.
Да, в пиццерии было шумно и весело. За длинным, почти через весь зал, столом сидели взрослые, у некоторых на головах были маленькие яркие колпачки из картона… Клоуны делали из длинных шариков зверюшек, цветы, мечи, играли с детьми; одна клоунесса рисовала на детских лицах бабочек, кошечек, разные узоры…
Мама и Даша повыбирали пиццу. Сошлись на ветчинной.
– Она не острая? – уточнила мама у официантки.
– Нет-нет, эта – нет. Большую, среднюю, маленькую?
– Среднюю… Так, и пить… – Мама снова залистала меню. – Мне американо.
– А мне сок апельсиновый, – добавила Даша.
– Свежевыжатый или простой?
– Простой. – Свежевыжатый, она знала, намного дороже.
Официантка записала, забрала меню и ушла.
Молча ждали, когда принесут заказ… Дашу злила чужая веселость, дети казались все глупыми, а взрослые выглядели какими-то, как из мультиков.
Тут еще мама подбавила – заметила, видимо, что она поглядывает на праздник, и предложила:
– Иди, Даш, поиграй. Вон девочка твоего возраста… Или пусть сову на щеке нарисуют. Я заплачу, если что… Тебе же нравятся совы.
– Мама, детство кончилось.
– Да перестань! – Мамины губы дрогнули и изогнулись в жалкую улыбку. – Всего две недели как четырнадцать лет, и уже кончилось…
– Слышала же, что профессор говорил?
– Мало ли что он говорил! – И тут же спохватилась: – Но в целом он прав. Только упорным трудом чего-то можно достичь… К тому же у него и личное. Я ведь рассказывала? Нет?..
Даша пожала плечами. Мало ли что мама ей рассказывала и не рассказывала.
– Его отец был известным трубачом и был уверен, что у Андрея Викторовича нет таланта. И сказал: «Ты никогда не станешь большим музыкантом». Андрей Викторович перешел с трубы на фагот, который в сто раз сложнее, и стал самым известным. Его во всем мире знают. Видела же, сколько на него ссылок в интернете, статья какая в «Википедии»…
Принесли пиццу – еще шипящую, ароматную, – напитки.
– Приятного аппетита! – пожелала официантка.
– И счет, пожалуйста. Нам сразу бежать… Даш, что сегодня на сольфеджио?
– Триоли.
Домой вернулись в четвертом часу. Еле дотащились. Занятия, переезды, сама Москва вытянули все силы.
В прихожей скандированием встретила Настя, младшая сестра:
– Рас-си-я! Рас-си-я!
– Что, опять биатлона насмотрелась? – не особенно радостно отреагировала мама.
Папа ответил:
– Глянули повтор вчерашней гонки.
– Там Зайка победила! – уверенно стала рассказывать Настя. – Она российская…