Чего же ты хочешь?

Кочетов Всеволод Анисимович

– Зачем? Какой смысл? Все равно уже оттуда все выгребли. На нашу с тобой долю вряд ли что осталось.

– Без особого смысла. Просто так.

Сабуров не смог бы ответить, почему ему захотелось увидеть место, где случайно нашли золото, спрятанное в годы революции. Возможно, что этот выплывший из далекого прошлого клад как-то возвращал и его, Сабурова, в те времена, когда хозяин магазина спешил упрятать свои ценности от революции; что-то общее и в судьбе этого золота и в своей собственной судьбе почуялось Сабурову.

Клауберг отказался идти, сказал, что лучше он заляжет спать и как следует выспится. Сабуров пошел один. Было уже часов одиннадцать, но Невский кипел народом, сверкал огнями. Сабуров пересек его и, огибая Гостиный

двор, стал искать помещение номер такой-то, напротив бывшего Пажеского корпуса. Помещение за номером таким-то он нашел. Но увидеть ничего не смог, и не потому, что уже было сумеречно, а потому, что вся стройка оказалась отгороженной от улицы забором и завалена внутри кирпичным и деревянным хламом. Зато Сабуров отчетливо вспомнил, что именно сюда, напротив Пажеского корпуса, в ювелирный магазин такого-то, он приезжал в автомобиле с отцом и с матерью, когда отец ко дню рождения матери заказывал не то серьги, не то часы на цепочке, не то еще что-то подобное. И вновь Сабурова до боли в сердце охватили мучительно острые воспоминания. Будто бы все было только что, совсем недавно, и вместе с тем от того, что некогда было, не осталось ни песчинки, ни пылинки, которую можно было бы ощутить физически. В самом деле, для памяти о своем детстве, о своих родителях, даже о жизни не только в Петербурге, а и в Кобурге у него не сохранилось ни единого предмета. Это было возмездием за то, что он, русский, поднял руку на Россию, на русский народ, за то, что вместе с немцами пошел против своей родины. И что получил? Опустошение в сердце, полнейшее опустошение. А русские? Для них как бы ничего и никого и не было – ни каких-то Клаубергов, ни каких-то прислуживавших Клаубергам Сабуровых, ни Гитлеров, ни Розенбергов.

– Господин, вы иностранец? – услышал он голос возле себя. Рядом стоял молодой человек лет двадцати и пытался говорить по-английски.

– Да,– ответил Сабуров по-русски,– иностранец. Но не утруждайте себя, я хорошо знаю ваш чудесный язык.

– Иностранцы редко знают русский. А еще реже говорят о нем, что он чудесный.

– У меня среди предков были русские. От них я и получил такое наследство. Чем могу служить?

– Да нет, я просто так. Вижу, рассматриваете все, интересуетесь. Так, как вы, по Ленинграду обычно бродят лишь иностранцы. Увидел вот и спросил.

Сабуров вспомнил вычитанное в Лондоне из газет. Все иностранные туристы пишут о том, что в Москве и в Ленинграде к ним подходили советские молодые люди и просили продать плащ, кашне, перчатки, все равно что, лишь бы заграничное, с броской этикеткой. Он спросил:

– Что-нибудь хотите у меня купить?

– Нет, что вы! – Молодой человек смутился. – Если вы так поняли, то извините, пожалуйста. Конечно, вы правы, на улицах знакомства не заводят. Нет, я думал, вам что-нибудь объяснить надо, показать. Может быть, вы дороги не знаете.

Теперь неловко почувствовал себя Сабуров.

– Нет, это уж вы меня извините. Не так о вас подумал. Начитался, знаете, в нашей прессе всякого.

– Да, о нас много врут. Ходят, смотрят, мы все показываем, икру нашу едят, а потом к себе приедут и сочиняют всякую нелепицу.

Они медленно шли вдоль Гостиного к Невскому.

– А что фотографируют! – продолжал молодой человек.– Или Неву, Петропавловскую крепость, соборы всякие, или очередь за чем-нибудь, некрасиво одетых женщин, пьяного, завалившегося на садовой скамейке. А настоящая жизнь проходит мимо ваших объективов. Иной раз думаешь – едут к нам, а зачем едут, чего от нас хотят? И не поймешь, зачем и чего.

– Я, например, молодой человек, приехал для того, чтобы одно солидное английское издательство смогло выпустить альбом репродукций древнего русского искусства, – сказал Сабуров.

– Вот это хорошо! – ответил молодой человек.– Это конкретно. Но жаль только, что опять древность. А современную бы жизнь… У нас же много интересного.

Они вышли на Невский.

– В Ленинграде,– продолжал

молодой ленинградец,– гидротурбины строят по пятьсот и более тысяч киловатт, корабли какие спускают на воду, оптика замечательная. У нас в Ленинграде есть все. Это город-лаборатория. Вы у нас раньше никогда не бывали?

– Нет, не случалось. А что, вы здесь и родились, в Ленинграде?

– Да, здесь. Вскоре после войны. Мой отец всю войну провел на Ленинградском фронте. В снятии блокады участвовал.

– Кем же он был, интересно?

– До войны лаборантом работал в научно-исследовательском институте. В войну стал артиллеристом. А потом, после войны, я еще не успел родиться, за месяц до моего рождения, умер от инфаркта. Молодой совсем – тридцать три года. У нас здесь было очень трудно. Мама рассказывала, мертвые на улицах так и лежали. Упадет от голода – и конец. Да еще немцы бомбили, из орудий каждый день обстреливали. Такой подлый народ – по госпиталям, по детским яслям, по трамвайным остановкам, когда люди на работу или с работы ехали.

Сабуров знал о том, о чем ему рассказывал молодой человек. Но знал в освещении той, другой стороны-. Он хорошо помнил тогдашние высказывания немцев в офицерских казино Пушкина, Петергофа, Стрельны. «Удачно мы врезали большевикам вчера! Еще одно осиное гнездо разбили в прах». «Они там своих красных не успевают хоронить. Экскаваторами стали могилы рыть, сразу на тысячу мертвяков». «К весне войдем в город. Ко дню рождения фюрера ни одной комиссарской сволочи там уже не останется. Без выстрела войдем». И вот он слышит другой голос, другие слова: мама, папа, город-лаборатория, не надо ли вам показать дорогу, не заблудились ли вы. Значит, каких же большевиков разбивали Клауберги в прах, каких красных, какую «комиссарскую сволочь»? Отцов таких вот милых, добрых, общительных ребятишек.

– Мы пришли, – сказал он, останавливаясь у подъезда гостиницы. – Я живу здесь, в этом отеле. Был рад познакомиться.

– И я,– ответил молодой человек.– Знаете что,– добавил он, поколебавшись мгновение. – У вас, конечно же, есть фотоаппарат. Не тратьте зря пленку, снимайте подлинное, настоящее. Его у нас очень много. А не случайное. Я, знаете, даже письмо писал в наши руководящие организации, предлагал выпустить специальный фотоальбом, в котором были бы собраны все наши недостатки. Наснимали бы пьяных на улицах, всяких очередей, луж на новостройках, помоек, трущобных домов… Все бы подобное.

– Зачем? – удивленно спросил Сабуров.

– А затем, чтобы, когда иностранный турист приезжает, ему бы сразу в гостинице и вручали со словами: «Сэр или леди, не извольте утруждать себя и зря не изводить вашу высокоценную заграничную фотопленку. Вот вам все, обычно и непременно вас интересующее и привлекающее».

– Остроумно! И что же вам ответили? – Еще пока не ответили.

Они распрощались, и Сабуров отправился спать. Лежа на мягкой постели в комнате с очень высоким потолком, он смотрел на прямоугольник окна, освещенный ярким уличным фонарем, и раздумывал об этом молодом человеке. Кто он? Студент ли, бродящий по улицам перед зачетами? Влюбленный ли, к которому не пришла на свидание его девушка? Что он не прожигатель жизни, это совершенно ясно. Серьезный, воспитанный. До крайности неудобно перед ним за дурацкий вопрос: не хотите что-либо купить? Вот доверься свидетельствам очевидцев!… Значит, против таких вот молодых советских граждан идут войной те, кто послал с группой Клауберга и эту мисс Браун? Значит, секс-бомбы, лохматые, немытые гитаристы, западное кино – все иные элементы «наведения мостов» имеют одну цель: растлить цельные молодые души людей Советской России и так демонтировать коммунизм? А на что это ему, Сабурову? Он однажды уже занимался «демонтажем» – в рядах гитлеровских войск. Он хорошо получил по физиономии. Нет, пусть мисс Браун на него не рассчитывает, он ей не соратник, прозревать в ее понятии он не собирается. Он будет заниматься только своим прямым делом. Вот так.