Чехов Том четвертый

Чехов Антон Павлович

Провизор приподнял углы губ, прищурился и обратился в слух. Фармацевты вообще любят, когда к ним обращаются за медицинскими советами.

–  А… гм… - промычал он.
– Жар есть?

–  Этого я вам не могу сказать, не знаю… Уж вы будьте такие добрые, дайте чего-нибудь. Верите ли? Смотреть жалко! Был здоров, ходил по двору, а теперь на тебе!
– ни с того ни с сего нахмурился, наершился и из сарая не выходит.

–  В сарае нельзя… Теперь холодно.

–  Хорошо, мы его в кухню возьмем… А жалко будет, ежели тово… околеет. Без него индейки

жить не могут.

–  Какие индейки?
– вытаращил глаза провизор.

–  Обыкновенные… с перьями.

–  Да вы про кого говорите?

–  Про индейского петуха.

На лице провизора изобразилось «тьфу!». Углы губ опустились, и по строгому лицу пробежала тучка.

–  Я… не понимаю, - обиделся провизор.

–  Не понимаете, какой это индейский петух?
– в свою очередь не понял Лохматов.
– Есть обыкновенные петухи, что с курами ходят, а то индейский… большой такой, знаете ли, с хоботом на носу… и еще так посвистишь ему, а он растопырит крылья, нахохлится и - блы-блы-блы…

–  Мы индюков не лечим… - пробормотал провизор, обидчиво отводя глаза в сторону.

–  Да их и лечить не нужно… Дать какого-нибудь пустяка и больше ничего… Ведь это не человек, а птица… и от пустяка поможет.

–  Извините, мне некогда.

–  Я знаю, что вам некогда, но сделайте такое одолжение! Что вам стоит дать чего-нибудь? Чего хотите, то и дайте, я не стану разговаривать. Будьте столь достолюбезны!

Просительный тон Маркела Ивановича тронул провизора. Он опять нахмурился, поднял углы губ и задумался.

–  Вы говорите, что не пьет, не ест… что его слабит?

–  Да-с… Крепительного чего-нибудь.

–  Погодите, я сейчас.

Провизор отошел к шкафчику, достал оттуда какую-то книгу и погрузился в чтение. Лицо его приняло сократовское выражение и на лбу собралось так много морщин, что Маркел Иванович, глядя на него, побоялся, как бы от напряжения кожи не порвалась провизорская лысина.

–  Я вам порошок дам, - сказал провизор, кончив чтение.

–  Покорнейше вас благодарю. Только, извините за выражение, как я ему этот порошок дам? Ведь он не клюет! Ежели бы он понимал свою пользу, а то ведь птица глупая, нерассудительная. Положишь перед ним порошок, а он и без внимания.

–  В таком случае я вам капель дам.

–  Ну, капли другое дело. Капли насильно влить можно.

Провизор повернул голову в сторону и прокричал что-то по-немецки.

–  Ja!* - откликнулся маленький черненький фармацевт.

____________________

* Да! (нем.).

Лохматов направился туда, где возился этот фармацевт, облокотился о стойку и стал ждать.

«Как он, собака, все это ловко!
– думал он, следя за движениями пальцев фармацевта, делившего какой-то порошок на доли.
– И на все ведь это нужна наука!»

Покончив с порошками, фармацевт взял флакон, наболтал в него коричневой жидкости, завернул в бумагу и подошел к Лохматову.

–  Вам на десять копеек капель?
– спросил он.

–  Индейскому петуху.

–  Что?
– вытаращил

глаза фармацевт.

–  Индейскому петуху.

–  С вами говорят по-человечески, - вспыхнул фармацевт, - вы и должны отвечать по-человечески.

–  Как же вам еще отвечать? Говорю, что индейскому петуху, так, значит, и индейскому петуху. Не орлу же!

–  Я это могу на свой счет принять!
– нахохлился аптекарь.

–  Зачем же на свой счет принять? Я сам заплачу.

–  Но мне некогда с вами шутить!

Фармацевт отложил в сторону флакон с каплями, отошел в сторону и, сердито фыркая, стал что-то тереть в ступке.

Маркел Иванович подождал еще немного, потом пожал плечами, вздохнул и вышел из аптеки. Придя домой, он снял сюртук, панталоны и жилет, почесался, покряхтел и лег на диван.

–  Ну, что? был в аптеке?
– набросилась на него Пелагея Петровна.

–  Был… ну их к черту!

–  Где же лекарство?

–  Не дают!
– махнул рукой Маркел Иванович и укрылся ватным одеялом.

–  Уу… так и дам по уху!

СРЕДСТВО ОТ ЗАПОЯ

В город Д., в отдельном купе первого класса, прибыл на гастроли известный чтец и комик г. Фениксов-Дикобразов 2-й. Все встречавшие его на вокзале знали, что билет первого класса был куплен «для форса» лишь на предпоследней станции, а до тех пор знаменитость ехала в третьем; все видели, что, несмотря на холодное, осеннее время, на знаменитости были только летняя крылатка да ветхая котиковая шапочка, но, тем не менее, когда из вагона показалась сизая, заспанная физиономия Дикобразова 2-го, все почувствовали некоторый трепет и жажду познакомиться. Антрепренер Почечуев, по русскому обычаю, троекратно облобызал приезжего и повез его к себе на квартиру.

Знаменитость должна была начать играть дня через два после приезда, но судьба решила иначе; за день до спектакля в кассу театра вбежал бледный, взъерошенный антрепренер и сообщил, что Дикобразов 2-й играть не может.

–  Не может!
– объявил Почечуев, хватая себя за волосы.
– Как вам это покажется? Месяц, целый месяц печатали аршинными буквами, что у нас будет Дикобразов, хвастали, ломались, забрали абонементные деньги, и вдруг этакая подлость! А? Да за это повесить мало!

–  Но в чем дело? Что случилось?

–  Запил, проклятый!

–  Экая важность! Проспится.

–  Скорей издохнет, чем проспится! Я его еще с Москвы знаю: как начнет водку лопать, так потом месяца два без просыпа. Запой! Это запой! Нет, счастье мое такое! И за что я такой несчастный! И в кого я, окаянный, таким несчастным уродился! За что… за что над моей головой всю жизнь висит проклятие неба? (Почечуев трагик и по профессии и по натуре: сильные выражения, сопровождаемые биением по груди кулаками, ему очень к лицу.) И как я гнусен, подл и презренен, рабски подставляя голову под удары судьбы! Не достойнее ли раз навсегда покончить с постыдной ролью Макара, на которого все шишки валятся, и пустить себе пулю в лоб? Чего же жду я? Боже, чего я жду?