Чехов
Шрифт:
А первая книга была лучше «Сказок» — ярче, острее, изящнее.
Вот она — отпечатанная в типографии, с оттиснутыми рисунками, совершенно готовая к выпуску в свет.
Если собрать в логическом порядке то немногое, что бесспорно известно о книге, сопоставить догадки о ней с возражениями, которые возникают по ходу исследования, то получится следующее.
Книга была набрана в одной из московских типографий в самом начале 80-х годов (как указывает И. П. Чехов, до «Сказок Мельпомены», то есть до 1884 года).
Наиболее вероятной датой нужно считать не 1883-й, как это
Заглавие книги неизвестно. Гипотетическое «На досуге» принять нельзя: книга должна была называться иначе.
Издание было приостановлено, но почему это произошло, сказать без документальных данных невозможно.
Эти данные и следовало найти прежде всего.
Обнаружились они в тексте самой книги.
В ней двенадцать рассказов: «Жены артистов», «Папаша», «Петров день», «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь», «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя», «Грешник из Толедо», «Темпераменты», «Летающие острова», «Перед свадьбой», «Письмо к ученому соседу», «В вагоне», «Тысяча одна страсть, или Страшная ночь».
Все эти рассказы, за вычетом «Летающих островов», были опубликованы в различных повременных изданиях до апреля 1882 года. Для книги Чехов их переработал — усилил, выправил, отшлифовал. Например, длинный журнальный заголовок «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху» был заменен коротким и точным: «Письмо к ученому соседу»; вместо самого Степана Владимировича N появился «отставной урядник из дворян Василий Семи-Булатов». Это правка Чехова, и смысл ее совершенно понятен.
Но целый ряд купюр и поправок объяснить гораздо трудней.
Так, из «Письма» был удален один из персонажей — священник отец Герасим, тот самый, что «со свойственным ему фанатизмом бранил и порицал мысли и идеи касательно человеческого происхождения». Место его занял «сосед Герасимов».
Почему?
Ведь священник, отрицающий происхождение человека «от обезьянских племен», — лицо характерное, хорошо знакомое людям 80-х годов. В эту пору власти ожесточенно боролись с Дарвином, а цензура не пропускала в печать никаких «сочинений, заключающих в себе грубый материализм и не признающих значение и участие божественной силы в сотворении мира».
Довольно было указать, что речь идет о священнике, чтобы отношение его к теории происхождения видов объяснилось само собой.
А «сосед Герасимов» — лицо нейтральное, и без особых пояснении читатель уже не поймет, почему он «со свойственным ему фанатизмом» восстал против Дарвина, почему так озлобился, узнав, что «на солнце есть черные пятнушки».
Но никаких пояснений в книге нет. Просто — «сосед Герасимов».
Подмена персонажа существенно исказила смысл «Письма», а таких подмен и поправок в книге множество.
В рассказе «Грешник из Толедо» читалась фраза: «Но может ли, не раз думала Мария, любить тот Христа, кто не любит человека?»
В этих словах и был воплощен смысл маленькой повести о глупом испанце и его молодой прекрасной жене. Испанцу пришлось сделать выбор: любовь к человеку — любовь ко Христу, и во имя Христа он предал инквизиторам Марию.
«Нет народа
В книге слова Марии опущены.
Почему? Ведь убрать их — это почти то же самое, что перечеркнуть всю повесть. Чехов дорожил еретической мыслью Марии. Позднее, в 1894 году, в «Рассказе старшего садовника» он выразил ее так: «Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!» В рукописи «Рассказа старшего садовника» была вымарана единственная фраза — как раз эта. Как заметил Чехов, вымарали ее «страха ради иудейска».
Но в тексте первой книги были опущены и все другие упоминания и намеки, связанные с церковью, духовенством и христианской религией, — все до единого, вплоть до самых незначительных, самых мельчайших. Например, фраза «На башне св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь» напечатана так: «На башне пробила полночь». Из рассказа «В вагоне» исчез невинный эпизодический персонаж: спящий дьякон. Еще один «русский дьякон» опущен в рассказе «Жены артистов».
Складывается впечатление, что кто-то разгадал эзопов язык чеховских «португальских легенд» и «переводов с испанского» и прошелся по книге бдительным красным карандашом.
Амаранта («Жены артистов») говорила: «Эта мне еще цензура! С тех пор, как я стала твоею, я ненавижу эту цензуру всею душою!»
В книге она говорит другое: «…я всей душой ненавижу редакторов!»
Редакторы правят книги, цензура их запрещает.
Предположение о цензурном запрете кажется совершенно естественным. Правда, до включения в книгу рассказы Чехова печатались в подцензурных юмористических журналах; но то, что дозволялось в 1880–1881 годах, не могло быть дозволено позже: 1 марта 1881 года был убит Александр II.
К. П. Победоносцев потребовал «прекратить невообразимую болтовню, которою заняты все, — чтобы меньше было праздных слов», ибо, как писал он молодому царю, «невозможно предпринять ничего прочного и существенного для водворения порядка, покуда остается полная разнузданная свобода… для газет и журналов».
В развитие этих идей кн. П. П. Вяземский, занимавший в начале 80-х годов пост «и. д. начальника Главного управления по делам печати», указывал в циркулярном письме 25 декабря 1881 года: «…предварительная цензура обязана не только устранять все то, что имеет прямо вредный или тенденциозный характер, но и все то, что может допускать предосудительное толкование».
Перечитывая протоколы Московского цензурного комитета, можно наблюдать, как день за днем усиливался надзор над русской печатью.
Московский генерал-губернатор, ссылаясь на императорский указ 1879 года, потребовал от комитета, чтобы все сколько-нибудь неблагонадежное представлялось лично ему. Указ давал право губернатору запрещать и приостанавливать любые издания, помимо всякой цензуры.
Особенно придирчиво прочитывались теперь юмористические и сатирические издания: по цензуре было объявлено, что «начальник Главного управления по делам печати вообще против сатирических журналов и не находит, чтобы они были необходимы для публики».