Чекист. Польская линия
Шрифт:
Пинать, разумеется, я его не стал, но дал тычка в спину, чтобы прочувствовал, что следует вести себя с незнакомыми людьми более вежливо. Надеюсь, урок пойдет на пользу. Хотя, этому гражданину (но не поэту!), никакие уроки не помогут.
Настроение уже было подпорчено. И встреча с Наташей оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял. К тому же, в ее кабинет то и дело заглядывал народ, что-то спрашивал, с любопытством смотрел на ответственного сотрудника Коминтерна, и довольно-таки молодого мужчину в непривычном для этого времени штатском костюме. Все, что мы смогли себе позволить – это поцеловать друг друга.
– Вечером увидимся? – поинтересовался я.
Наталья Андреевна лишь кивнула. Что ж, уже хорошо. Но, елки-палки, оказывается, забыл переложить письмо Полины из гимнастерки в пиджак.
– Без бороды тебе лучше, – сказала Наталья. Вздохнув, добавила: – Моложе выглядишь. И костюм хорош, по парижской моде.
Парижская мода, подозреваю, ушла вперед года на два-три, но кто в России сумеет угнаться за этой переменчивой особой?
– Володя, у меня к тебе дело, – деловито сообщила Наталья Андреевна. – Мой знакомый французский журналист хотел бы взять у тебя интервью.
– Именно у меня? – удивился я. Не того я полета птица, чтобы французские журналисты желали брать интервью.
– Ну, скажем так, не только у тебя, а вообще, у людей, проживающих не в столице, а в провинции. Мишель Потье – французский коммунист, и журналист.
– Потье? – переспросил я. Фамилия отчего-то казалась знакомой. А где я ее слышал, не помню. Может, в романах Дюма?
– Это другой Потье, – отмахнулась Наташа. – У нас ведь тоже – есть просто Голицыны, и князья Голицыны.
– Ну, другой Потье, так другой, – покладисто согласился я. Можно подумать, что я знаю, кто «этот» Потье.
– Так вот, Мишель работает в одной газете. Она не коммунистическая, а социалистическая. Знаешь, в чем разница?
– Конечно не знаю. Откуда нам, серым и убогим знать? – фыркнул я.
– Извини Володя, – слегка смутилась Наташа. – Иногда забываю, что ты уже не тот бестолковый мальчишка.
Вскочив с места, моя бывшая начальница подбежала ко мне и крепко поцеловала. Ну, за этот поцелуй можно все простить. Я уже собрался сграбастать свою любимую женщину, усадить на колени, но она вырвалась, и убежала на свое место. Погрозив мне кулачком, кивнула на дверь – мол, бдят! Продолжила:
– Его читателей интересует не только Москва и Петроград, но и другие города России. И мне поручено помочь Мишелю с организацией интервью. Я, когда узнала, что ты в Москве, решила, что товарищ Аксенов не станет отказываться.
Звучит, вроде бы, правдоподобно, но есть кое-какие нюансы.
В той жизни давать интервью я смог бы лишь по разрешению вышестоящего начальника. И даже, не по разрешению, а по приказу. Давать интервью по личной инициативе? Да боже упаси! Такие вещи, как сотрудничество с прессой, строго регламентированы. Вот и сейчас, едва Наталья упомянула о сотрудничестве с прессой, я задумался. А имею ли я право давать интервью, да еще представителю зарубежного СМИ, без разрешения Дзержинского?
Любой сотрудник спецслужб шарахается от журналистов, как черт от святой воды. Скажешь одно – они услышат другое, переиначат по-своему, а потом иди, доказывай, что ты совсем не это имел в виду. Так что, товарищи представители второй древнейшей профессии, вам прямая дорога в пресс-службу, где сидят улыбающиеся девочки и немолодые юноши, они вам всю информацию и предоставят. Дозированную, согласованную, и все прочее.
Но недопонимание – это полбеды. Во все времена дипломатия и журналистика – лучшее прикрытие для шпионов.
Борис Алимович Сагадеев, который бывшего Генерального штаба экс-полковник, рассказывал на лекции, как немецкие и австрийские разведчики, накануне Первой мировой войны, «разводили» наших офицериков на выдачу государственных тайн.
Методика, к слову сказать, очень проста. Жалованье младших офицеров было скудным, а расходы, как правило, большими, а уж амбиции непомерные. Из тысячи начинающих военную карьеру офицеров, дай Бог, если в генералы выбивался один, а десяток становились полковниками. Большинству же уготовано выйти в отставку, на половинное жалованье, в чине штабс-капитана, а в лучшем случае – капитана-подполковника. А жить-то хочется и перед барышнями в ресторациях краснеть не охота, копаясь в кармане, в поисках серебряного рубля. Тогда вопрос – а где найти копеечку, чтобы и на шампанское хватало, и на цветы с шоколадом от «Жоржа
Ну, а коли напишешь о крепостях, о вооружении, о дислокации части на случай войны – будет тебе двадцать пять копеек за строчку. Не напишешь? Тайна, говоришь? Нет, дружище, напишешь. Почему на «ты»? Так все потому, что ты теперь мой подчиненный. Так я и говорю, что напишешь, куда ты теперь денешься, если расписку дал о сотрудничестве. Думаешь, давал расписку о сотрудничестве с газетой? Ну, герр лейтенант, надо бы в юнкерском училище иностранный язык учить. Там же черным по белому сказано, что герр лейтенант подписался сотрудничать с разведкой Имперского Генерального штаба. Что скажут в полку, если я передам им копию расписки? Повесить, разумеется, не повесят, но семь лет каторжных работ обеспечено. А будешь умницей – повысим тебе оплату до пятидесяти копеек за строчку, а коли контрразведка возьмет, станешь упирать на то, что никаких шпионских заданий не получал, а занимался литературным творчеством.
С тех пор мало что изменилось. В бурные девяностые годы, помнится, сотрудники секретных научных учреждений и лабораторий писали статьи для «научно-популярных» иностранных журналов, куда «сливалось» столько информации, что шпионы лапки потирали от радости.
Так что, доверия у меня к журналистам, особенно, к иностранным, не было. Я и в Архангельске-то отделывался от пишущей братии дежурными фразами, хотя они порой и взывали к корпоративной солидарности (знали, что я и сам некогда был причастен к журналистике), уверяя, что в работе ЧК сенсаций быть не должно, а если они происходят, это значит, что чекисты работают плохо.