Чекист. Тайная дипломатия 2
Шрифт:
Где в Москве Дом Творчества я не знал, но если человек имеет собственную комнатку в столице, то живется ему не так и плохо. И входит товарищ писатель если не в первую десятку современных литераторов, то в первую сотню.
— А ваши дела — выбивать из издателей гонорары? — поинтересовался я ради приличия, хотя и так знал, что издатели в двадцатые годы не любили платить авторам, стараясь оттягивать сроки выплат. Впрочем, когда это издатели вовремя платили?
Мой собеседник только вздохнул, зато начало разговора было положено.
—
— Да как сказать… — повел я плечом и честно ответил. — Если вы зададите вопрос — нужно ли свергать Советскую власть, или где взять адскую машинку, чтобы взорвать Московский губком партии большевиков, то потащу.
— Нет, власть я свергать не призову, — усмехнулся сосед. — С оружием я больше по зайцам да тетеревам ходок. Мне, знаете ли, не с кем поговорить о наболевшем.
— Боитесь?
— Боюсь, — не стал спорить Михаил Михайлович. — Время такое, что даже с соседом опасно заговаривать. А со случайным попутчиком в вагоне разговаривают более откровенно, нежели с близким другом. А вы — случайный попутчик и, судя по вашему виду — человек порядочный.
— Спасибо за комплимент, — буркнул я, раздумывая — стоит ли говорить человеку, выглядевшему старше меня раза в два, что внешность бывает обманчива? Не стал. Дядька умный, жизнью битый, сам знает.
— Вот, скажите мне, почему они нас так не любят? — спросил литератор, вгрызаясь в бутерброд. Поймав мой удивленный взгляд, уточнил. — Крестьяне не любят.
— А с чего вы взяли? — спросил я, хотя и догадывался, за что русские крестьяне не любят интеллигенцию.
— У меня есть имение в Елецком уезде. Вернее — было, — уточнил мой собеседник. — Впрочем, это не дворянское имение — предки мои из купцов, а клочок земли, десятин в двадцать, где у меня разбит яблоневый сад, немного пашни и дом, что я выстроил на собственные гонорары накануне переворота.
— О, значит вы были преуспевающим писателем, — с одобрением заметил я, пытаясь понять — с кем же я имею дело? Как на грех, ни одного автора с именем Михаил Михайлович вспомнить не мог, а спрашивать фамилию было неловко.
— Писателем я был средней руки, до Розанова или Ремезова, не говоря уже об Антоне Павловиче или Алексее Максимовиче мне далеко, но печатался исправно, деньги водились, — с горделивой небрежностью ответил литератор. — Но у меня и потребностей меньше. На бегах не играл, любовниц не содержал, да имений в Ялте не покупал. Как я уже говорил, был у меня сад, и дом в Орловской губернии. Я никого не эксплуатировал, сам пахал. Но грянуло лето семнадцатого, мальчишки начали пасти лошадей на моих клеверах, мужики повалили рубить мой лес, а бабы просто заходили во двор, и воровали дрова. Самогон-то в каждом дворе гонят, а где дрова взять?
— Получается, не такой и клочок, если у вас и собственный лес был,
— Луга и лес не только мои, но и братьев, — отмахнулся писатель. — А лично у меня только двадцать десятин земли.
В Череповецкой губернии, из-за неплодородной земли, двадцать десятин это и вправду немного, но в Орловской, с ее черноземом, это круто.
Некоторое время мы молчали, прислушиваясь к стуку вагонных колес, к громким голосам соседей и перестуку ложек о металлические тарелки. Вроде, никто нас не слушает, но рисковать мне не хотелось. Кто знает, не подсадили ли ко не питерские коллеги наседку? Я бы подсадил. Поинтересовался у писателя:
— Михаил Михайлович, вы в общем вагоне едете?
— Так в каком же еще? За плацкарт платить нужно в два раза больше, а какой смысл, если всего одна ночь да два дня?
— Пойдемте ко мне, — пригласил я литератора, а он не стал отказываться.
Когда мы выходили из вагона-ресторана, со своего места сразу же вскочил человек, не доевший свой винегрет. Ага…
Мы прошли в купе, я кивнул писателю — мол, обустраивайтесь, а сам занял место у двери. Насторожившись, принялся вслушиваться в легкий шум за стенкой, напоминавший шуршание мыши.
— Михаил Михайлович, скажите что-нибудь, — попросил я соседа. Видя, что он не понимает, слегка повысил голос: — Да любую ерунду говорите.
Писатель недоуменно пожал плечами, откашлялся, а потом начал:
— На весеннюю дорогу днем слетаются кормиться все весенние птицы; ночью, чтобы не вязнуть до ушей в зернистом снегу, по той же дороге проходят и звери. И долго еще по рыжей дороге, по навозу, предохраняющему лед от таяния, будет ездить человек на санях.
Кивнув — мол, молодец, продолжайте в том же духе, я тихонько открыл дверь, вышел в коридор и рывков раскрыл дверцу соседнего купе.
Картина, открывшаяся взору, меня не особо удивила. Двое граждан в полувоенной одежде. Первый сидел за столиком, и увлеченно потрошил вяленую рыбку, запивая пивом, а второй, приладив к стенке донышко жестяной банки, приложил ухо к отверстию. Слышал о такой методике, но ни разу не видел.
— Руки вверх, граждане. Вы арестованы.
— Товарищ Аксенов, вы все неправильно поняли, мы свои, — начал «слушатель», но я только повел стволом кольта, приказав: — На пол. Стреляю на счет пять. Учтите, я контуженный, мне все можно. Три, четыре…
Дождавшись, пока оба гражданина не улягутся, спросил:
— А теперь рассказывайте. Кто такие, кто вас послал выслеживать не просто ответственного сотрудника ВЧК, а члена коллегии?
Оба неизвестных молчали. Что же, мне допрос с пристрастием проводить, что ли? Мне их даже обыскивать лень. Но надо. Увы, беглый обыск не обнаружил ни документов, ни оружия. Взяв с верхней полки подушку, положил ее на задницу одного из задержанных, приставил ствол пистолета и нажал на спусковой крючок.