Чекистка
Шрифт:
— Давайте изобретайте, — предлагает Олькеницкий.
— Электропровода перерезать, под видом монтера человека подослать, — предлагает обычно молчаливый Корнеев и продолжает: — Кого-либо из своих парней, чтобы он инструмент с собой прихватил, по столбам полазил у окружающих на глазах, потом домики по порядку обошел бы и, конечно, к Винокуровым заглянул бы. Нельзя же хороших людей забывать, — с усмешкой заканчивает он.
Дмитрий Копко [20] вернулся в город поздно ночью, совершенно измотанный. Путь от «Раифской пустыни» до Казани
20
Дмитрий Копко — комсомолец, сотрудник губчека, был заживо сожжен кулаками и монахами в монастыре «Раифская пустынь», куда он был направлен для ареста Сергея Сердобольского.
— Кто бы, вы думали, стал теперь, после ареста генерала Попова, во главе офицерского движения? — спрашивает Дмитрий своих слушателей: Олькеницкого, Веру Петровну, Фролова и Семенова. И после многозначительной паузы продолжает: — Не догадаетесь, и не пытайтесь… Его преосвященство!
Вера Петровна сомневается, трудно поверить в это сообщение.
— Да, да. Сам архиепископ Андрей — князь Ухтомский, — на титуле Дмитрий акцентирует для большей убедительности. Лукаво улыбаясь, он тут же добавляет: — Святой отец далеко не глуп, для безопасности он со всем скарбом перебрался в «Раифскую пустынь». Как ни говорите, там легче отсидеться. Не один он там. Монахи укрыли многих участников заговора. Поручик Сердобольский тоже в обители. Он сейчас вдвойне ненавидит советский строй и готов участвовать в любых заговорах, он пойдет на любой риск. А у его преосвященства он — правая рука.
Святой отец — человек преоригинальнейший, говорит, что по-прежнему за всех богу молится. Я его спрашиваю: «И за большевиков и комиссаров, ваше преосвященство?» Он отвечает: «И за большевиков и комиссаров я тоже всевышнему молитвы возношу, чтобы он их поскорее к себе прибрал». У него целая теория — как при помощи бога избавиться от большевистской заразы. Никого из уезжающих на Дон он без своего напутствия не отпускает. Вознося свои взоры к небесам, отец Андрей с горечью молит вслух: «Вот привел бы господь меня видеть, как большевиков уничтожают». Крестьянам, что живут вокруг «Раифской пустыни», архиепископ внушает, что при царе мужикам было хорошо, сытно, все дешево, а при антихристах — большевиках народ последние крохи доедает.
Все сосредоточенно, не перебивая, слушают Дмитрия и одновременно продумывают план действий.
Всем ясно, что после начавшихся арестов, испугавшись реальной силы большевиков, многие золотопогонники перебазировались в монастырь и оттуда продолжают вести работу.
— Я полагаю, — начинает Олькеницкий, — его преосвященство избрало резиденцией «Раифскую пустынь» не случайно, там у них целая крепость. И настоятель свой.
— Это тот самый, который женолюбием и стяжательством отличается, — уточняет Дмитрий.
— Об этом попике и я наслышан, — вставляет Фролов.
— Черт с ними, с их страстишками, — перебивает Вера Петровна, — это нас сейчас мало интересует. Лучше подумайте над тем, как в эту «крепость» пробраться и всю публику, оставшуюся там, захватить. Я предлагаю такой план, конечно в общих чертах: направить туда отряд вооруженных товарищей во главе с Дмитрием, тем более он только оттуда: как-никак «в гостях» у них побывал. Пускай произведут
— Правильно, — резюмирует Олькеницкий.
Решение принято. Начали действовать.
Пристально вглядывается Вера Петровна в ночное небо, настороженно прислушивается она к каждому звуку, ожидая, что вот-вот раздастся цокот копыт по булыжнику и возвратится запропастившийся отряд во главе с Дмитрием Копко, направленный в «Раифскую пустынь».
Вот уже пять дней, как уехали чекисты в монастырь, а сведений о них все нет и нет. Вера Петровна медленно ходит по комнате. Она не может найти себе места. О сне не может быть и речи. Тяжелые предчувствия гнетут ее. А жизнь идет своим чередом. Часы отстукивают секунды, минуты.
Под утро она забывается, впадает в какое-то оцепенение, положив голову на стол.
В начале седьмого в комнату влетел Корнеев. За ним нерешительно ввалился старичок в лаптях, на которые налипла грязь. Его холщовая рубаха была пропитана потом и грязью.
— Погибли они, братцы, — перекрестившись, не успев отдышаться, произнес вошедший.
Через несколько минут толпившиеся в дверях чекисты и прибывший Олькеницкий узнали подробности гибели товарищей.
Все понимали, что означает смерть от рук озверевших фанатиков.
…Приехав в монастырь поздно вечером, отряд с разрешения настоятеля был помещен на ночлег в монастырской гостинице. Пока изрядно уставшие товарищи спали, монахи их связали и передали на самосуд толпе, состоящей из местных кулаков и их подпевал, которым монахи представили отряд губчека как бандитов, явившихся для ограбления монастыря и надругательства над святынями.
Озверевшая толпа, подстрекаемая христолюбивым воинством, убила красноармейцев и сожгла живыми Дмитрия Копко и Лавриновича.
Нет больше Мити — голубоглазого смелого бойца и товарища. Не сохранились даже его останки, которые можно было бы предать земле. Еще несколько молодых жизней были отданы революции во имя ее защиты и победы…
В ответ на зверскую расправу в пятницу 7 июня (25 мая) 1918 года в губернской газете «Знамя революции» было опубликовано сообщение:
«Губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией при губернском Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов расстреляны Богданов А. А. и Нефедов В. А. — бывшие офицеры, участники белогвардейского заговора против Советской власти.
Кое-кому из работников губчека эта мера показалась недостаточной. На очередном заседании губчека слово взял Нюмин. Как всегда, он начинает с демагогического вступления:
— Мы не можем допустить, — говорит он, — чтобы наши передовые товарищи умирали от злодейских, грязных рук наймитов контрреволюции. Причина их гибели — это мещанская идеология кое-кого из руководителей губчека.
— Нюмин, что вы хотите? — ледяным голосом обрывает его Олькеницкий. — Что конкретно предлагаете?
— Я повторяю, гибель наших товарищей — это результат вашего благодушия и либерализма!.. А ведь из-за этого погибли лучшие наши товарищи… Кто же виноват? Вы, — ехидно бросает он в сторону Олькеницкого и Брауде.