Чекисты рассказывают. Книга 5-я
Шрифт:
— Чтобы отдыхающие лучше отдыхали, — как можно искреннее проговорил директор.
— Спокойной ночи, — едва не рассмеялся Дзержинский. — И еще раз простите великодушно, что потревожил вас среди ночи.
— А вам — хорошего отдыха, Феликс Эдмундович, — сказал директор, и Дзержинский уловил в его словах явные нотки лукавства.
Дзержинский пошел к себе — Софья Сигизмундовна еще не спала.
— Ты что такой веселый, Феликс? — спросила она.
— Я веселый? — безуспешно пытаясь согнать улыбку с лица, переспросил Дзержинский. — Я веселый? Напротив,
— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно взглянула на него жена.
— Случилось нечто удивительное, — продолжая улыбаться, сказал Дзержинский. — Стасова, объявляя мне решение о моем отпуске, сказала, что Ленин велел ей не сообщать, почему именно избран наро-фоминский совхоз. А теперь мне все ясно.
— Почему же?
— Потому, что здесь нет ни одного телефона.
— Но при чем тут телефон?
— Очень просто. Если ты спросишь Владимира Ильича, то, бьюсь об заклад, он ответит: «Чтобы Дзержинский мог лучше отдохнуть».
Владимир Листов
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ КРАСНОЗНАМЕННЫЕ
У ДАЛЬНИХ РУБЕЖЕЙ
Алексей Морев скрывался в Казахстане восьмой год подряд. Его никто не тревожил, и он постепенно успокоился и привык думать, что страшное, его прошлое исчезло и уже никогда не станет достоянием ГПУ. Он ошибся. Однажды утром почтальон принес письмо, и Морев узнал, что дела в родном селе идут из рук вон плохо, лавку у отца вот-вот отберут, а оперуполномоченный ГПУ вызывал на беседу соседа Моревых и спрашивал об Алексее: где живет и что пишет родственникам? Сосед, слава богу, ничего чекистам не сказал, но разве это меняло дело? Следовало немедленно бежать и снова скрываться. В который уже раз...
Алексей помрачнел. Вспомнилось, как тогда, в двадцатом, после тяжелого боя с подразделением котовцев он едва спасся от преследования и сразу же начал избавляться от улик: сжег удостоверение члена «Союза трудового крестьянства», бросил в кусты наган, запрятал в траву шашку. Потом проверил одежду: городская кепка выдавала его, он ее выбросил и сразу же обрел привычный мужицкий вид... Лошадь тоже пришлось отпустить — она была холеная, явно кулацкая и при нынешних — поголовно тощих тоже могла подвести.
Антоновщине пришел конец. Найдутся ли другие силы, которые сумеют спихнуть большевиков? Было горько и страшно... Понимал: начнется следствие, будут выявлять участников. Найдутся свидетели, расскажут, что он, Морев, принимал участие в пытках и казнях. Эти мысли приводили в дрожь...
К берегу Оки Морев выехал на вторые сутки. Вечерело, река хмурилась. На душе по-прежнему было гадко.
Разделся, переплыл реку. Когда стали узнаваться родные места — прогнал лошадь и через кустарник пошел к большаку. В село осмелился войти только ночью. Собаки встретили лаем,
Постучал в окно. Сразу же заскрипела половица — понял, что ждут. Мать кинулась с плачем.
— Тихо! — прикрикнул отец. — Завтра, если будут спрашивать, скажи: был в Питере на заработках.
Днем начали приходить соседи. Морев врал как мог, потом сам задавал вопросы — о земле, о видах на урожай. Понял: быть беде. Год засушливый, посеяно мало. Еще подумал, и слава богу! Им — голод, нам — прибыль...
Прошел месяц. Морев старался никуда не выходить, больше отсиживался и пил — без просыпу, лишь бы заглушить страх. Но страх нарастал: того взяли, этого осудили. Сердце билось тоскливо, настроение совсем испортилось. Доберутся ведь, куда денешься...
Но вот пришло письмо из Казахстана от брата Якова и приободрило, вселило надежду. Крепкое хозяйство, своя мельница, ГПУ не беспокоит. И решил Морев податься к брату, в Петропавловск.
Жизнь здесь пришлась по душе. Никто не тревожил, заработки были весьма приличные, не заметил, как пролетело восемь лет.
И вот письмо. Вечером, вернувшись с работы, Алексей и Яков перечитали его еще раз.
— Ясно... — сплюнул Яков. — Кранты настают. И мельнице моей — конец.
— Что делать?
— Обложили, паскуды, не продохнешь... И семья — ее не бросишь. А ты беги.
— Куда?
— В Маньчжурию. Оттуда — в Японию. Умному человеку везде сладко.
До Благовещенска Алексей Морев добирался долго. Лютые морозы сковали сибирские реки. Голые лиственницы робко жались к сопкам. И только красавицы сосны с ярко-оранжевыми стволами горделиво покачивали вершинами.
Морев мерз, голодал, но чем дальше уходил от дома, тем веселее становилось на душе. А когда в Благовещенске разыскал дальних родственников, успокоился окончательно.
В тот день он отправил брату телеграмму, в которой сообщил, что доехал благополучно.
В течение следующей недели Морев изучал обстановку на границе.
На той стороне Амура раскинулся китайский город Сахалян. От местных жителей Морев узнал, что из Благовещенска в Сахалян родственники ходят друг к другу в гости, зимой — прямо по льду. Жители Благовещенска шьют на заказ одежду и обувь у ремесленников Сахаляна. Не могут пограничники усмотреть за всеми, кто ходит туда и обратно. Задержали вчера днем одного человека посреди Амура. Спросили:
— Ты зачем туда ходил?
— Штаны примерял...
Пожурили и отпустили.
И решил Морев: «Завтра куплю валенки — и ночью в путь! Нельзя терять ни дня...»
Ночь стояла лунная. Амур лежал закованный в лед, слегка припорошенный снегом, безмолвный и тихий. Границу Морев перешел благополучно. И только за Сахаляном наткнулся на китайский патруль. Обыскали, отобрали золотые вещи и отправили в глубь страны.
«Ничего, там вернут», — убеждал себя Алексей.