Чекисты
Шрифт:
Преступник отчаянно боялся правды. Поединок был не из легких. Но моральное наступление вел человек, убежденный в правоте своего дела, не привыкший отступать. И наконец пришел день, когда преступник заявил: «Я все вам скажу: я — Файнер Борис Григорьевич, родился в 1914 году».
Дальнейший ход дела несколько ускорился. Снова следователь поехал в Одессу, снова все проверял «по второму кругу». О Файнере был собран большой материал, из которого стало понятно, почему обвиняемый так боялся правды.
И вот перед нами жизнь человека, до отказа начиненная ненавистью, нездоровой эротикой и одновременно фанатической религиозностью.
Писать о таком человеке стоит, чтобы найти объяснение возникновению подобных взглядов. Как дошел он до жизни такой?
Итак, в семье петербургского юриста Файнера, человека в какой-то степени прогрессивного, активного атеиста, родился сын Борис. Первенец вызывал всеобщее восхищение своими способностями. Дома был баловнем, ему отвели отдельную комнату для занятий, он много и не по возрасту читал, собирал книги. Младший его брат рос без особой опеки, считался ребенком неважного здоровья, и ставки на него родители не делали. К слову сказать, здравствует он и поныне, работает архитектором и, привлеченный в качестве свидетеля по делу какого-то Зайцева, впервые узнал, что родной его брат живет чуть ли не на одной с ним улице.
Семейство Файнеров вскоре переезжает в Одессу. Начав с увлечения книгами Мережковского и Бердяева, Борис заводит дружбу с церковниками. Пятнадцати лет от роду он... крестится, нарекшись Константином. Делает шаг назад от отца-атеиста.
Родители посылают его учиться в Ленинград. Поступает он в сельскохозяйственное училище, расположенное в селе Поповке Тосненского района. Однако здесь явно недооценивают его «исключительных» способностей, и Борис возвращается в Одессу. Спустя какое-то время поступает в Одесский медицинский институт. Ведет себя там развязно, вызывающе. В 1938 году его арестовывают за участие в антисоветской организации церковников, где он уже в ту пору пробовал силы в сочинении антисоветских «программ». Перепуганные родители хлопочут, сын помещен в больницу с диагнозом «шизофрения» (он уже слушал курс психиатрии, знает кое-какие симптомы этой болезни и довольно успешно симулирует). Это спасает его от суда, но отнимает немало времени, учебу приходится прервать. После долгого перерыва он возобновляет учение, но ведет себя по-прежнему, исповедуя свой излюбленный принцип: все кругом быдло, а я личность исключительная.
К началу Отечественной войны Борис Файнер успевает окончить четыре курса института. Он уже женат. Избранницей его становится несколько болезненная девушка, которая искренне его любит и прощает даже такие отталкивающие свойства его натуры, как стойкий антисемитизм.
Студентов-медиков, окончивших четвертый курс, призывают повестками на работу в госпитали. Получают повестки и Файнер с женой, но от явки уклоняются. Обстановка в городе все напряженней. Родители Файнера намерены уехать
В первые же дни оккупации Файнер-отец был контужен. Ни ухода, ни лечения он не имел и вскоре погиб. Мать Бориса фашисты загнали в гетто, где жизнь ее вскоре оборвалась. Сынок услышал об этом от тестя. К удивлению тестя, досадливо пробормотал: «А, черт ее побери!» — и начал деловито объяснять, что намерен открыть частную медицинскую практику, подготовил даже вывеску. Правда, вскоре ее сорвали.
Не раз Бориса останавливали на улицах, проверяли документы, придирались к национальной принадлежности. Приходилось доказывать, что он выкрест, унижаться. За одно это можно было возненавидеть оккупантов. Нет, он не возненавидел. Прятался, менял места жительства, выжидал своего случая.
Через какого-то священника ему удалось достать метрическое свидетельство некоей монахини Устиньи Гавриловны Зайцевой. Файнер подчистил его и переделал на метрику Устина Гавриловича Зайцева. Местом рождения выбрал знакомое ему село Поповку.
В 1944 году Одессу освободила Советская Армия. Файнера, жившего теперь под фамилией Зайцев, мобилизовали, вскоре он был легко ранен. В госпитале выдал себя за военврача, быстро получил назначение, работал какое-то время на контрольном пункте станции Кишинев, затем махнул в Москву.
А жена, спасавшая его в дни фашистского бесправия, а семья? В оккупации у них родился и вскоре умер от дистрофии ребенок. Когда Файнер, уже в форме военврача, перед отъездом в Москву навестил жену, она снова была в декретном отпуске. Родила без него, и второй младенец прожил недолго. Муж ей не помогал, даже не писал. Надломленная пережитым, а больше всего черствостью Бориса, она заболела и умерла.
Файнер-Зайцев между тем делал карьеру. Поработал в Москве врачом-психиатром, но там слишком придирчиво проверяли, а у него не было диплома. Перебрался в Пярну. Здесь, кстати, удалось и военное звание оформить.
Из Пярну Файнер-Зайцев был направлен в наши воинские части в ГДР. Правда, вернули его оттуда несколько ускоренным темпом. Слишком уж повышенный интерес проявлял к порнографической «клубничке». Приехал в Ленинград, устроился на работу в психодиспансер. Снова женился — на малограмотной уборщице, чтобы не было «домашнего контроля» над бумагами. Получил жилье в новом доме.
Что же происходило в его душе все эти годы? Менялся ли он, научился ли хоть уважать людей?
Вот, натерпевшись в оккупации, вырвавшись оттуда благодаря Советской Армии и надев погоны военврача, едет в Москву. Что же записывает он в записную свою книжку?
«Поезд полз, как вошь, по унылым российским пространствам, мимо городов, где ни собора, ни церкви, мимо грязных, задавленных людей»...
В руки следствия попал дневник Файнера-Зайцева. Дневник этот лучше всего характеризует личность его автора. Здесь можно встретить его конек — идею о «еврействе — язве западноевропейского общества». О Ленинграде — все дурное, что услышал и что пришло в голову. О пациентах, особенно еврейской национальности, всяческая пакость. Оплеваны сотрудники Публичной библиотеки. Записаны сплетни о жизни «верхов», слухи о какой-то проверке офицеров, смахивающей на мобилизацию.