Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
После ванны я взгромоздился на койку и сразу заснул богатырским сном, как не спал еще никогда в своей жизни, но, честное слово, я и во сне все еще продолжая благодарить бога. Я был на небесах, в своей прежней одежде, опять человеком штатским, свободным и счастливым, ничем особенно не озабоченным и преисполненным благодарности за все божьи милости. А им конца не было. Уже в том, что я был свободен, не было конца милосердию божию. Все, что я видел, было благом, и я любил все на свете. Я просто стоял там, как бывало в Сан-Франциско, и все на свете любил. Там была кучка добродушнейших ангелов, они взмахивали крыльями легко и неторопливо,
— Кажется, мы с вами где-то встречались, — сказал я одному из них, который был поближе.
И, ей-богу, это был не кто иной, как Джо Фоксхол, но, вместо того чтобы прямо в этом признаться, он мне лукаво подмигнул.
Тогда я сказал:
— Я узнал тебя, Джо, черт побери. Я узнал бы тебя и в аду, не только здесь, где ты хлопаешь крыльями, как самый заправский ангел. А ведь ты вовсе не принадлежишь к их числу.
— Да ну? — сказал Джо. — Я же порхаю здесь вместе с ними? Так почему же мне не принадлежать к сонму ангелов?
— Черт возьми, — сказал я, — ты отлично знаешь, что ни у тебя, ни у меня нет настоящих крыльев, как у других ангелов, и они это скоро заметят и шугнут нас отсюда.
— Ангелы ангелов не шугают, — возразил Джо.
— Да ведь ты-то не ангел, Джо.
— Ты так думаешь? — сказал он. — Хочешь, я взлечу выше всех в этой команде?
Я все время знал, что это во сне, но не хотел над этим задумываться, и все шло нормально. Я сказал Джо, чтобы он не залетал выше других, потому что он не настоящий ангел и может расшибить себе голову, но Джо не послушался и взлетел — и упал вниз головой. Я бросился к нему и склонился над ним, а настоящие ангелы живо упорхнули, но, улетая, обернулись и посмотрели на нас. Я узнал их всех, я знал каждого в лицо, но никак не мог вспомнить по имени. Я вспомнил только одного из них — миссис Тоска, — остальные были вроде нее.
Я помог Джо встать на ноги.
Он попробовал двигать руками и ногами, чтобы убедиться, что остался цел, и оказалось, что он цел и невредим.
— Куда ни сунешься, везде один снобизм, — сказал он.
Мы пошли дальше, посмеиваясь над собой, а там вдруг стоит какой-то человек в чем-то вроде повозки и, кажется, нас поджидает. Да никак это наш писатель — и в самом деле он, только одежда на нем такая, как носили тысячи две лет тому назад.
— Да никак это сам старик Шекспир, — говорит Джо. — Что вы делаете в этой колымаге?
Насчет его одежды он ничего не сказал.
— Я пешком не хожу, — говорит писатель. — Вряд ли я сделал хоть один шаг за всю свою жизнь. Только в колеснице. Залезайте ко мне, я вас прокачу.
Мы с Джо вскочили на колесницу, а писатель как заорет на каком-то чудном языке на четверку белых коней, а кони, черт побери, как взовьются над землей да как помчат за собой колесницу в небесную высь — несутся, как бешеные, прямо на солнце. Я уж и не знаю, радоваться мне или нет, а писатель знай себе покрикивает на коней на чудном языке и поет, и издает ликующие крики, а потом поворачивается к нам с Джо и говорит:
— Вот это, ребята, жизнь, вот это значит жить по-настоящему, а не то, что ходить или ползать на четвереньках.
— Можете меня высадить возле Публичной библиотеки в Сан-Франциско, — сказал я. — Я уже побывал в небесах, и, ей-богу, с меня довольно.
— А меня подкатите прямо к дверям танцевального зала «Мир грез» в Бейкерсфилде, — сказал Джо. — Я вам буду очень признателен.
— Неужели
— Валяйте прямо в Сан-Франциско, — сказал я.
— В летний танцевальный зал в Бейкерсфилде, — сказал Джо.
Писатель ничуть не обиделся, только опять прикрикнул на коней по-чудному, — и бум! — вот мы уже и спикировали из поднебесья прямо к Публичной библиотеке в Сан-Франциско, ко всем этим знакомым физиономиям, которые теперь глазеют на меня снизу, ко всем этим старым философам, что выстроились на пьедесталах перед библиотекой и призывают друг друга внять голосу разума. Сейчас они все так мне обрадовались и громко приветствуют.
— Глядите-ка, — говорят они. — Вот и наш гадкий утенок, собственной персоной, вернулся на колеснице.
Мы подкатили к самому входу — и что за суматоха тут поднялась: и возгласы приветствия, и смех, и философские замечания, и беготня во все стороны, чтобы взглянуть на меня и на мою колесницу. Меня все спрашивали, что есть жизнь и что есть смерть, а я, как нарочно, не знал и в ответ все только прокашливался.
— Ладно, — сказал писатель. — Попрощайтесь со своими друзьями, мне пора везти Джо в Бейкерсфилд.
Я сказал философам до свидания, и мы понеслись прямо вверх, в ласковое калифорнийское небо, а потом вниз, в великолепную долину Сан-Хоакин к Бейкерсфилду, и подкатили к самому танцевальному залу «Мир грез». Несколько разодетых парнишек и девушек прискакали, резвясь и приплясывая, поздороваться с Джо и спросить, где он был. Джо подхватил одну девушку и пошел с ней вальсировать, но музыка смолкла, и он бросился целовать девушку и, казалось, собирался целовать ее до конца жизни. Так бы оно, наверное, и было, если бы она не вырвалась и не убежала. Джо сказал: «Целоваться — это лучший способ ожидания» — и вернулся на колесницу, и мы снова помчались, но тут вдруг колесница перестала быть колесницей, это больше не была легкая открытая коляска, которая неслась в радужном сиянии, это было нечто трескучее и трясучее, и мы уже не стояли в нем, а сидели, и, черт побери, я знал, что это такое: это был старый армейский грузовик, и теперь со мной рядом сидел Виктор Тоска, и мы ехали в порт, на корабль, который должен был отвезти нас за океан.
Ну, это было совсем уж неинтересно, так что я едва не проснулся, но скоро опять крепко уснул, и на этот раз было все-таки лучше, чем грузовик, но не намного, так как это было в том доме в Огайо, куда я пришел с женщиной, что пела «Валенсию», и там был отец в окружении десятка прекраснейших девушек мира. Он был пьян и всячески хвастал и задавался и выказывал галантерейное обращение.
— Отец, — говорю я, — ну какой из тебя донжуан, что ты тут делаешь?
— Что делаю я? — говорит отец. — Вот ты что тут делаешь? Я тебе удивляюсь.
— Ищу тебя, — говорю я. — Я здесь не для собственного удовольствия. Пришел забрать тебя отсюда. Давай-ка лучше домой.
Верно, только для того, чтобы показать, что я сплю, папаша отправился восвояси. Тогда я сам стал форсить и выказываться перед девушками и расхвастался не хуже отца.
Сны мои продолжались, и смысла в них было не так уж много, и хотя я спал довольно глубоко, но не настолько, чтобы не сознавать все время, что я лежу и грежу в городе Лондоне, на соломенном тюфяке, который я сам только что набил. Переходя во сне от одного дурацкого эпизода к другому, я все время помнил, что сплю, и говорил себе: