Человеческий цикл
Шрифт:
Тенденция конвенционального века общества заключается в закреплении и строгом упорядочении, узаконивании и построении жестких иерархий, в сведении религии к шаблонным формам, в заключении образования и воспитания в традиционные и неизменные рамки, в подчинении мысли непогрешимым авторитетам, в наложении печати завершенности на то, что представляется обществу завершенным существованием человека. В конвенциональном периоде развития есть свой золотой век, когда дух и мысль, оживляющие формы общественной жизни, хотя уже и заключены в известные границы, но еще живы, еще не вполне обособлены от человека, еще не задушены и не парализованы окончательно в ходе все большего отвердения структуры, в которую они замкнуты. Этот золотой век — со своим строгим порядком, симметрией, отлаженным общественным устройством, восхитительной подчиненностью всех своих частей некоему грандиозному и благородному плану — зачастую представляется прекрасным и чрезвычайно привлекательным взору далеких потомков. Так некогда писатель, художник или мыслитель нового времени оглядывался с восхищением и своего рода ностальгическим чувством на средневековую Европу; в далеком прошлом он видел поэзию, благородство и духовность и забывал о великом безумии, невежестве, беззаконии, жестокости и гнете той суровой эпохи, о страданиях и мятеже, кипевших под прекрасными покровами, о нищете и убожестве, скрытых за великолепным фасадом. Также и индусский ортодоксальный идеалист оглядывается в прошлое на безупречно организованное общество, благоговейно следующее мудрым законам Шастры, и видит в нем свой золотой век — более благородный, чем европейский, мнимое золото которого по большей части было до блеска отполированной медью, покрытой тонкой позолотой, — но все же не высшей пробы, не истинную Сатья Югу. Действительно, в конвенциональные периоды развития общества рождается много по-настоящему прекрасного, разумного и полезного для человеческого прогресса, но все же это век медный, а не подлинно золотой; это век, когда Истина, которую мы стремимся обрести, не осуществлена и не завершена, но художественная форма возмещает ее недостаточность и создает
Ибо всегда преобладает форма, а дух отступает и слабеет. Конечно, он пытается вернуться, оживить форму, видоизменить ее, любым способом выжить и даже заставить выжить саму форму, но слишком сильна тенденция времени. Это явствует из истории религии; усилия святых и религиозных реформаторов постепенно становятся все более разрозненными, непродолжительными и на деле приносят все менее значительные результаты, сколь бы сильным и энергичным ни был первоначальный импульс. Мы видим этот спад в сгущающемся мраке и возрастающей слабости Индии последнего тысячелетия; своими непрестанными усилиями сильнейшие духовные личности сумели сохранить живой душу народа, но не смогли воскресить вольную силу, истину и дух или постоянно поддерживать жизнь в подчиненном условности и коснеющем обществе; через одно или два поколения конвенционализм неизменно захватывал в свои железные тиски очередное новое движение и присваивал себе имена его зачинателей. Мы видим это в Европе, в повторяющейся нравственной трагедии духовенства и католического монашества. Затем наступает период, когда расхождение между конвенцией и правдой становится невыносимым, и тогда появляются люди великой интеллектуальной силы, могучие «разрушители формул»; ведомые здравым смыслом, неистовой страстью или спокойным светом разума, они отвергают символ, тип и конвенцию, сотрясают стены этой тюрьмы и ищут индивидуальным разумом, нравственным чувством или эмоциональным желанием Истину, которую общество утратило или погребло в своих позлащенных гробницах. Именно тогда зарождается индивидуалистический век религии, мысли и общества; начинается эпоха Протестантизма, эпоха Разума, эпоха Мятежа, Прогресса и Свободы. Частичная и внешняя, эта свобода по-прежнему обманывается мыслью, внушенной ей предшествующим конвенциональным веком, что Истину можно найти вовне, и тщетно мечтает достичь совершенства посредством технического прогресса, но все же знаменует собой необходимый переходный период в движении к субъективистской стадии человечества, пройдя которую, человек должен по кругу вернуться назад, к новому обретению своего глубинного «я», и начать новый виток на пути восхождения или очередной цикл цивилизации.
Глава II. Век индивидуализма и разума
Индивидуалистический век человеческого общества наступает вследствие разложения и несостоятельности общества конвенционального периода, как бунт против господства застывшего образа типиче-ского периода. Переход к нему становится возможным лишь после того, как старые истины умирают в душе человечества и теряют свое значение в практической жизни, и даже те традиции и условности (конвенции), которые имитируют и подменяют их, утрачивают истинный и вообще какой-либо смысл; ничем не подкрепленные на практике, они существуют только по инерции — благодаря незыблемой идее, в силу привычки, привязанности к форме. Именно тогда люди, вопреки естественному консерватизму общественного сознания, вынуждены наконец признать, что Истина в них мертва и то, чем они живут, — это иллюзия. Индивидуализм нового века это попытка вернуться от конвенциональных форм веры и повседневной жизни к неким основополагающим принципам — неважно, каким именно, — подлинной и ощутимой Истины. И век этот неизбежно индивидуалистичен, ибо все прежние общепринятые нормы оказываются несостоятельными и уже не могут служить внутренней поддержкой человеку; поэтому именно индивиду приходится стать первооткрывателем, первопроходцем и искать, руководствуясь индивидуальным разумом, интуицией, идеализмом, желанием, своими требованиями к жизни или любым другим побуждением, которое он открывает в себе, истинный закон мира и собственного бытия. Следуя этому закону (когда он будет найден или человек сочтет, что нашел его), индивид будет стремиться перестроить на прочном основании и облечь в более жизненную, пусть даже и более бедную форму, религию, общество, мораль, политические институты, свои отношения с ближними, свое стремление к личному совершенствованию и свой труд на благо человечества.
Именно в Европе зародилась и достигла всей полноты выражения эпоха индивидуализма; Восток же вошел в эту эпоху под влиянием Запада, а не в силу собственного импульса. Запад обязан веками энергии, мощи, света, прогресса, бурного роста именно своему страстному стремлению отыскать подлинную истину вещей и подчинить человеческую жизнь любому найденному им закону истины. Восток же оказался беспомощным в час своего пробуждения не потому, что основополагающие идеалы его жизни изначально заключали в себе некую ложь, но вследствие утраты живого чувства Истины, которой он некогда обладал, и долгого умиротворенного сна в тесных оковах бездушного конвенционализма немощный великан, инертная масса людей, которые разучились свободно обращаться с фактами и силами, поскольку были научены жить лишь в мире стандартных мыслей и действий. И все же истины, обретенные Европой в эпоху индивидуализма, охватывали только самые очевидные физические и внешние явления и только ту часть более глубоко скрытой реальности и ее движущих сил, которые открываются человеку в результате умственной аналитической деятельности и поиска практической пользы. Эта рационали-стическая цивилизация так победоносно утвердилась в мире лишь потому, что Европа не нашла более глубокой и мощной истины, способной противостоять ей; ибо все остальное человечество по-прежнему бездействовало, погруженное в сон последних темных часов конвенционального периода.
Индивидуалистический век Европы начался как восстание разума, его апогеем стал триумфальный прогресс естественной Науки. Такая эволюция была исторически неизбежна. У истоков индивидуализма всегда лежит сомнение, отрицание. Человек понимает вдруг, что ему навязана религия, которая в своих догмах и ритуалах основывается не на живом чувстве духовной Истины, доказуемой в любой момент, но на букве древних писаний, непререкаемом авторитете Папы, традиции церкви, заумной казуистике схоластов и пандитов, конклавов духовных лиц, священнослужителей, глав монашеских орденов, богословов всех мастей, которые выступают непогрешимыми судьями, чья единственная обязанность — судить и выносить приговор, хотя никто из них, по-видимому, не считает необходимым или даже позволительным что-либо искать, проверять, доказывать, ставить вопросы и открывать новое. Он обнаруживает, что подлинная наука и знание (что неотвратимо при подобном положении дел) либо запрещаются, караются и преследуются, либо считаются бессмысленными в силу привычки слепо полагаться на незыблемые авторитеты; даже то, что было истинным в старых авторитетных источниках, не имеет уже никакой ценности, ибо они цитируются к месту и не к месту, но их подлинный смысл уже утерян для всех, за исключением, в лучшем случае, единиц. В политике человек повсюду видит права помазанников божьих, прочнозакрепившиеся привилегии, освященные тирании, которые не скрывают своего деспотического характера и ссылаются на то, что так было всегда, но, похоже, на самом деле не имеют права на существование. В общественной жизни он видит столь же незыблемое господство конвенции, закрепленные ограничения в правах, закрепленные привилегии, эгоистическое высокомерие верхов, слепую покорность низов, в то время как прежние социальные функции, некогда, возможно, служившие оправданием подобного разделения общества, или не выполняются вовсе, или выполняются плохо — не по внутреннему долгу, а просто по кастовой необходимости. И тогда человек восстает; любой авторитет он должен подвергнуть критическому осмыслению; когда ему говорят, что таков священный порядок вещей, воля Божия или издревле укоренившийся уклад человеческой жизни, он должен возразить: «Но так ли это на самом деле? Откуда мне знать, что это действительно порядок вещей, а не суеверие и ложь? Когда именно Господь повелел так, а не иначе? Или откуда мне знать, что это и есть смысл Его повеления, а не ваше заблуждение или измышление, или что книга, на которую вы ссылаетесь, вообще является Его словом и что Он когда-либо возвещал человечеству Свою волю? А этот издревле укоренившийся уклад, о котором вы говорите, — действительно ли он древний, действительно ли представляет собой закон Природы или же это несовершенный продукт Времени, превратившийся ныне в самую фальшивую из условностей? Что бы вы ни говорили, я все-таки должен спросить, сообразуется ли все это с фактами окружающего мира, с моим чувством справедливости, с моим пониманием истины, с моим реальным опытом?». И если нет, восставший человек сбрасывает с себя это ярмо, утверждает собственное понимание истины и тем самым неизбежно подрывает саму основу религиозного, социального, политического и на какое-то время, возможно, даже морального уклада общества, поскольку оно основывается на авторитетах, которые он развенчивает, и конвенциях, которые он разрушает, а не на живой истине, способной успешно противостоять его собственной. Вероятно, защитники старого строя правы, когда стремятся подавить его как разрушительную силу, представляющую угрозу для безопасности общества, для политической системы или религиозной традиции; но он стоит на своем и не может поступать иначе, поскольку его миссия заключается в разрушении разрушении лжи и закладке нового фундамента ис-тины.
Однако какими личными своими качествами, какими критериями будет руководствоваться поборник новых идей в поисках нового основания истины или установлении новых норм? Очевидно, он будет исходить из уровня просвещенности эпохи и всех возможных видов знания, ему доступных. В первую очередь рост индивидуального сознания начался в области религии и поддерживался на Западе теологической, на Востоке — философской мыслью. В сфере общественной и политической жизни он начался с незрелого примитивного понимания естественного права и справедливости, к которому привело повсеместное усиление страдания или пробудившееся чувство несправедливости, зла, всеобщего притеснения и осознание того, что существующий строй невозможно оправдать, если оценивать его не с точки зрения установленных конвенций и привилегий, а с любой
Ибо эволюция Европы определялась скорее Ренессансом, чем Реформацией; своим расцветом в эпоху Возрождения она обязана возвращению и мощному подъему древнего греко-римского менталитета, а не иудейскому и религиозно-этическому характеру периода Реформации. Ренессанс вернул Европе, с одной стороны, вольную любознательность греческого ума, его упорное стремление найти первоначала и рациональные законы, радость интеллектуального исследования действительности при помощи непосредственного наблюдения и индивидуального рассуждения; с другой стороны — широкую практичность Рима и его способность приводить жизнь в гармонию с соображениями материальной пользы и здравого смысла. Но обеим этим ли-ниям развития Европа следовала со страстью, серьезностью, нравственным и почти религиозным пылом (не свойственными древнему греко-римскому менталитету), которыми была обязана многим векам иудейско-христианского порядка. Таковы были источники, к которым обратилось западное общество индивидуалистического века в поисках того принципа устройства и управления, в котором нуждается всякое человеческое общество и который в более древние времена человечество пыталось осуществить сначала воплощая в жизни фиксированные символы истины, затем создавая этический тип и дисциплину, и наконец устанавливая непогрешимый авторитет или стереотипную конвенцию.
Очевидно, что неограниченная свобода индивидуального знания или мнения при отсутствии каких-либо внешних критериев или ка-кой-либо общепризнанной и основополагающей истины представляет опасность для нашей несовершенной расы. Вероятно, она приведет скорее к постоянным колебаниям в мыслях и неустойчивости мнения, чем к постепенному проявлению истинной сути вещей. Равным образом попытка добиться социальной справедливости, решительно отстаивая личные права или классовые интересы и желания, может обернуться постоянным противостоянием и революцией и закончиться непомерными притязаниями каждого человека или класса на свободу жить своей собственной жизнью и осуществлять свои собственные идеи и желания, что приведет к серьезному расстройству и тяжелой болезни социального организма. Поэтому в каждый из индивидуалистических периодов человечество должно выполнить два главных условия. Во-первых, оно должно найти общий критерий Истины, с которым согласится каждый индивид в силу своего внутреннего убеждения, без физического принуждения или давления иррационального авторитета. Во-вторых, оно должно открыть некий принцип общественного строя, который также будет основываться на некой общепринятой истине. Необходим строй, который сможет обуздать индивидуальные желания и волю тем, что по крайней мере установит для них некий интеллектуальный и моральный критерий; эти две могучие и опасные силы должны пройти проверку данным критерием, прежде чем обрести какое-либо право отстаивать свои притязания. Взяв абстрактную и научную мысль в качестве средства, а стремление к социальной справедливости и разумной практической выгоде — как двигатель духа, прогрессивные народы Европы отправились на поиски этого знания и этого закона.
Они нашли то, что искали, в открытиях естественной Науки, и с воодушевлением взяли это на вооружение. Триумфальное шествие европейской Науки в девятнадцатом веке, ее неоспоримая победа, потрясшая все основы, объясняются той абсолютной полнотой, с какой она, казалось, удовлетворила (пусть временно) двойственную потребность западного ума. Этому уму казалось, что Наука успешно завершила его поиски двух принципов индивидуалистической эпохи. Наконец-то истина вещей не зависела от сомнительного Писания или подверженного заблуждениям человеческого авторитета — она выражалась в том, что начертала сама Мать-Природа в своей вечной книге, предназначенной для всех, кто имеет терпение наблюдать и интеллектуальную честность делать выводы. Все законы, принципы, фундаментальные факты мира и человеческого бытия сами могли подтвердить свою истинность, а потому удовлетворить и направить свободный индивидуальный ум, избавляя его как от капризного своеволия, так и от внешнего принуждения. Законы и истины оправдывали и одновременно сдерживали индивидуальные притязания и желания человека; наука устанавливала эталон и критерий знания, рациональную основу жизни, давала четкий план и главные средства развития и совершенствования индивида и всей расы. Попытка направить и организовать человеческую жизнь при помощи Науки, закона, истины бытия, порядка и принципов, которые каждый может наблюдать и подвергать проверке в сфере их действия и фактическом проявлении и с которыми поэтому может свободно и, по идее, должен согласиться, стала высочайшим достижением европейской цивилизации. Это стало достижением и триумфом индивидуалистического века человеческого общества; но оно же, по-видимому, станет и его концом, приведет к гибели индивидуализма, к отказу от него и погребению среди памятников прошлого.
Ибо открытие индивидуальным свободным разумом универсальных законов, по отношению к которым индивид представляет собой чуть ли не побочное явление и которые неизбежно должны управлять им, и попытка фактически управлять общественной жизнью человечества в строгом соответствии с этими законами, похоже, неминуемо ведут к подавлению той самой индивидуальной свободы, которая и сделала возможными и само открытие, и саму попытку. В поисках истины и закона собственного бытия человек, по-видимому, открыл истину и закон вовсе не собственного индивидуального бытия — но общности, толпы, муравейника, массы. Результатом, к которому ведет такое открытие и к которому, по всей вероятности, мы по-прежнему неотвратимо движемся, является новое устройство общества по принципам жест-кого экономического или государственного социализма, при котором вся жизнь и деятельность индивида, снова лишенного свободы в его же интересах и интересах всего человечества, должна определяться — на каждом шагу и в любой момент от рождения и до смерти — работой хорошо отлаженного государственного механизма. Тогда мы можем получить новую любопытную модификацию (но имеющую очень важные отличия) древнего азиатского или даже древнего индийского уклада общества. Вместо религиозно-этического авторитета появится на-учный, рациональный или экспериментальный критерий; на место брамина-Шастракары встанет ученый, администратор и экономист. Место короля, который сам соблюдает закон и принуждает всех — при помощи и с согласия общества — неуклонно следовать предназначенным для них путем, путем Дхармы, займет коллективное Государство, наделенное королевскими полномочиями и властью. Вместо иерархической системы сословий, каждое из которых имеет свои полномочия, привилегии и обязанности, будет установлено исходное равенство возможностей и права на образование — в конечном счете, вероятно, с распределением социальных функций экспертами, которые будут знать нас лучше, чем мы сами, и выбирать за нас нашу работу и положение в обществе. Научное Государство может регламентировать брак, рождение и воспитание ребенка, как в древности это делала Шастра. В жизни каждого человека будет продолжительный период работы на благо Государства, управляемого коллективными органами, и в конце ее, вероятно, — период свободы, отведенный не для деятельности, но для наслаждения досугом и личного совершенствования, соответствующий Ванапрастха и Саньяса Ашрамам древнего арийского общества. По жесткости своей структуры такое государство намного превзойдет своего азиатского предшественника; ибо последнее по крайней мере делало две важные уступки для мятежника и поборника новых идей. Отдельной личности там предоставлялась свобода ранней саньясы — возможность отречения от общественной жизни ради жизни свободной и духовной, а группа имела право образовывать общины, подчиняющиеся новым концепциям, — такие, как сикхи или вайшнавы. Но унитарное общество, живущее по выверенным экономическим и чисто научным законам, не может допустить ни одного из этих резких отклонений от нормы. Очевидно также, что в нем разовьется устойчивая система общественных моральных норм и традиций и утвердится социалистическое учение, в истинности которого никому не будет позволено усомниться, фактически и, вероятно, даже теоретически, поскольку подобные сомнения могут скоро потрясти или даже подорвать систему. Таким образом, у нас появится новый типический строй, который, основываясь на чисто экономическом законе и функции, гунакарме, вследствие подавления индивидуальной свободы быстро превратится в застывшую систему рационалистических конвенций. И в конечном счете этот статичный строй неизбежно будет разрушен с наступлением нового индивидуалистического века мятежа, движущей силой которого станут, вероятно, принципы крайнего философского анархизма.