Человеческое тело
Шрифт:
Серотонинергетики прекрасно справляются с задачей, для которой созданы, — не подпускать близко тревогу и переживания. Подавленное настроение, охватившее лейтенанта после смерти отца, — со всеми подобающими психосоматическими реакциями и навязчивыми мрачными мыслями, которые в описании препаратов обычно именуют «склонностью к суициду», — осталось где-то далеко, словно искусственное озеро, перекрытое прочной плотиной. Лейтенант гордится достигнутым покоем. Мир в душе он ни на что не променяет. Иногда он чувствует сухость во рту, в ушах внезапно раздается резкий свист, переходящий в медленно затихающий гул. Естественно, есть и другое неудобство: уже несколько месяцев у него очень слабая эрекция, а когда встает, он даже сам не может довести себя до оргазма.
В Афганистане он сто девяносто один день, из них почти четыре месяца — на передовой оперативной базе «Айс», расположенной на северной оконечности долины Гулистан, неподалеку от провинции Гильменд, где американцы каждый день ведут военные действия, пытаясь выгнать повстанцев из деревень. Морпехи считают, что в Гулистане вся работа уже сделана: они ведь построили передовой пост площадью почти четыре гектара в стратегически важном районе и наладили жизнь в окрестных деревнях, в том числе в Калайи-Кухна, где есть базар. На самом деле, как и все операции, проводившиеся с начала конфликта, зачистка территории не закончена: безопасная зона охватывает лишь пару километров вокруг базы, но и внутри этой зоны еще сохраняются точки, в которых засели повстанцы, а снаружи — вообще сущий ад.
Какое-то время базу занимали грузины, потом территория перешла под контроль итальянцев. В середине мая конвой из девяноста машин выехал из Герата, прошел по Ринг-Роуд по направлению к югу, до уровня Фараха, а потом повернул на восток — за ним безуспешно гнались застигнутые врасплох талибы. Лейтенант Эджитто участвовал в операции в качестве ответственного за медчасть и ее единственного сотрудника.
Когда они прибыли на базу, та находилась в ужасном состоянии: несколько бараков, полных щелей, какие-то глубокие ямы не вполне ясного назначения, повсюду мусор, мотки колючей проволоки и детали машин, вместо душевых — ряд нейлоновых мешков с дырками, висящих на крючках, на открытом воздухе, безо всяких перегородок. Ни малейшего намека на туалеты. Единственное помещение, выглядевшее пристойно, — оружейный склад, из чего была понятна расстановка приоритетов у их предшественников. Полк, где служил Эджитто, решил разместить там командный пункт. В первые недели важно было обеспечить минимальные удобства и усилить оборону главных ворот, выстроив длинный извилистый ряд укреплений.
Эджитто занялся обустройством медпункта в палатке недалеко от командования. На одной половине он разместил столик и койку, за ней — два шкафа и маленький переносной холодильник для хранения скоропортящихся медикаментов. За клеенчатой камуфляжной занавеской было его личное пространство. Комната ожидания — на улице: металлическая сетка, согнутая так, что получилась лавочка.
После того как, по мнению Эджитто, палатка приобрела приличный вид, он фактически закончил с обустройством. Теперь, когда он может многое усовершенствовать — развесить на стенах анатомические рисунки, сделать так, чтобы ожидающие приема пациенты сидели в тени, разобрать оставшиеся коробки и определить подходящее место для инструментов, — ему неохота этим заниматься, хотя он постоянно себя за это грызет. Ну и ладно, скоро возвращаться домой. Полгода командировки закончились, остальные члены его бригады уже покинули базу. Некоторые даже успели добраться до Италии, спешат насладиться тремя с половиной неделями отпуска и восстановить отношения с любимыми: из-за расстояния со временем начинает казаться, что эти отношения — плод чистой фантазии. Последним отбыл полковник Караччоло. Садясь в вертолет, он взглянул на голый пейзаж и произнес фразу, которой суждено было войти в историю: «Еще одна поганая дыра, по которой я не буду скучать». База перешла в руки свежих, лихих ребят полковника Баллезио, и прошло немало дней, прежде чем жизнь вошла в обычную колею. Случилось это как раз перед тем, как Эджитто настала пора уезжать.
Эджитто дремлет, сидя за столом (с недавнего
— Доктор!
Эджитто подскакивает:
— Слушаю.
— Полковник просил сообщить, что сотрудник медслужбы прибудет послезавтра. Вертолет доставит вас в Герат.
Парень так и стоит — наполовину внутри, наполовину снаружи, в полутьме лица не разглядеть.
— Сержант Ансельмо поправился?
— Кто?
— Сержант Ансельмо. Он должен был меня сменить.
Насколько ему известно, сержант подхватил простуду, давшую осложнение со стороны дыхательных путей, и еще несколько дней тому назад лежал в полевом госпитале в Герате с физиономией, стиснутой кислородной маской.
Оробев, солдат поднимает руки.
— Не знаю, синьор. Мне только велели сообщить вам, что прибудет сотрудник мед службы, а вертолет…
— Доставит меня в Герат, да, я понял.
— Так точно, синьор. Послезавтра.
— Спасибо.
Солдат топчется на пороге.
— Что-то еще?
— Поздравляю вас, лейтенант!
— С чем?
— Домой возвращаетесь.
Он исчезает, несколько секунд дверца палатки колышется, то открывая, то закрывая путь яркому уличному свету. Эджитто опускает голову на скрещенные руки и пытается снова уснуть. Меньше чем через неделю, если ничего не случится, он будет в Турине. При мысли об этом ему вдруг начинает не хватать воздуха.
Теперь уже не уснуть — он решает встать и выйти на улицу. Шагает вдоль восточной ограды, пересекает зону, где расположились артиллеристы, — палатки стоят тесно, чтобы протиснуться между ними, приходится сжимать плечи. Забирается по лестнице, приставленной к укреплению. Часовой здоровается и отступает в сторону, чтобы освободить место.
— Вы доктор?
— Да, доктор.
Эджитто подносит руку ко лбу, заслоняясь от света.
— Хотите, дам свой бинокль?
— Ничего, и так нормально.
— Да нет, возьмите бинокль, с ним лучше видно. — Паренек снимает бинокль с шеи. Совсем молоденький, хочет чувствовать себя полезным другим. — Наводка ручная. Покрутите колесико! Погодите, я вам помогу!
Эджитто дает ему настроить бинокль и принимается медленно разглядывать равнину, залитую полуденным солнцем. Вдалеке возникают миражи — кажется, будто видишь блестящие лужи. Раскаленная гора выглядит безопасной: с трудом верится, что в ней спрятаны сотни гротов и ущелий, из которых враг постоянно следит за базой, за каждым человеком, за каждым движением, в том числе и в данный момент. Но Эджитто это прекрасно известно, поэтому он не может позволить себе обмануться или забыться.
Он наводит бинокль на лагерь афганцев — водителей грузовиков. Те сидят в тени клеенчатых занавесок, кое-как натянутых между грузовиками, привалившись спиной к колесам и поджав колени к груди. В этой позе они могут сидеть часами, попивая горячий чай. Вместе с военными они привезли материалы для базы из Герата, а теперь не хотят возвращаться — боятся мести. Запертые на пятачке, который кажется им безопасным, они не могут уехать, как не могут и оставаться здесь вечно. Насколько известно лейтенанту, они ни разу не мылись. Им хватает нескольких канистр воды в день — столько, сколько нужно, чтобы утолить жажду. Из столовой им приносят еду — они берут ее, не говоря спасибо, но и ничего не требуя.
— Пейзаж не очень, верно, док?
— Довольно однообразный, — говорит Эджитто, хотя он так не считает. Гора ежесекундно меняет очертания, да и у желтого бесчисленное множество оттенков, надо только научиться их различать. Враждебный пейзаж, к которому он быстро привык.
— Я и не думал, что здесь так, — говорит паренек. Вид у него невеселый.
Спустившись с укрепления, Эджитто направляется к телефонам, хотя звонить ему особенно некому, да и сообщать о скором возвращении никому не надо и не хочется. Он решает позвонить Марианне. Набирает цифры, указанные на телефонной карте, механический голос сообщает, сколько осталось денег на счету, и просит подождать.