Человек без планеты
Шрифт:
Это было зрелище неслыханной, варварской роскоши, фантастическое на его невежественный взгляд жителя глухой Границы — опиумная фантазия… призрак забытой роскоши, Византия в расцвете богатства и славы, Карфаген Саламбо [4] или Багдад Гарун-аль-Рашида.
— Коммандер…
Откуда-то из-за персикового газа появилась женская фигура. Еще одна девушка, не та, что встретила его у двери. Эта была одета в черную с золотом парчу, облегавшую ее стройное тело. Первая девушка показалась Линтону очень привлекательной, но эта была просто сногсшибательно красивой. Она взмахнула рукой…
4
Саламбо —
Газовые занавеси распахнулись и разъехались в стороны. В противоположном конце огромной комнаты на троне из черного мрамора, испещренного переливающимися, как на павлиньем хвосте, огненными опаловыми, зелеными, синими и рыжими прожилками, сидела еще одна девушка.
Увидев ее лицо, Линтон забыл про великолепие окружавшей его комнаты.
Рауль Линтон знал о женщинах очень немного. Но подлинную красоту — редчайшую вещь — он узнавал сразу же, стоило ему ее увидеть.
Сейчас он видел ее…
Она была юной, очень юной. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать. Но Линтон знал, что ей должно быть самое меньшее чуть за двадцать. Ее лицо являлось совершенным овалом, того же восхитительного, что и тонкие обнаженные руки, кремово-коричневого цвета, смуглого и безупречного. У нее был маленький, круглый упрямый подбородок. И глаза — огромные, ясные, широко расставленные под прямыми, вразлет бровями… глаза, чуточку миндалевидные… глаза чернее самой черноты. Глубокие. Магнетические. Затягивающие, почти гипнотические. Ее нос был маленьким и прямым, щеки еле заметно сияли естественным здоровым румянцем. Лоб казался высоким и чистым, выдающим незаурядный интеллект. Свою маленькую изящную головку правительница держала очень высоко и гордо — истинно по-королевски. Королевскими казались и ее прямые точеные плечи, и нежный изгиб теплых алых губ. К тому же она не носила абсолютно никакой косметики.
Создавая разительный контраст с роскошью своей комнаты и дорогими замысловатыми одеяниями служанок, она была одета в простое строгое белое платье, плотно охватывающее ее хрупкую, восхитительно стройную фигуру. Она сидела совершенно неподвижно, устремив на воина внимательный взгляд и не произнося не слова. За это время он успел вобрать в себя все мельчайшие подробности ее облика и одеяния.
Она также не носила никаких драгоценностей — ни одного кольца, не выдержавшего бы сравнения с совершенной красотой ее маленьких смуглых кистей. Ни одного браслета, нарушившего бы гармоничную симметрию ее обнаженных рук. Ее прямые темные волосы — черные и блестящие, как вороново крыло, тяжелой волной падали на плечи и струились по спине. Единственной уступкой женской страсти к украшениям была маленькая диадема, ашкар, венчавшая ее голову. Она состояла из безупречных маленьких алмазов — голубых, как лед, скрепленных жесткими нитями тонкой золотой проволоки.
За все это время она так и не пошевелилась и не изменила выражения лица.
Очень скованно, чувствуя, как лицо заливает краска, Линтон сделал маленький неуклюжий поклон — жест почтения, не вполне достаточный для королевской особы планетарного масштаба. Он сознавал это, но поступил так импульсивно, а не намеренно.
Потом он оторвал от нее взгляд и смущенно огляделся, увидев трехступенчатый помост, на котором она восседала на своем мраморном троне, и роскошный пурпурно-алый ковер, брошенный на ступени. Линтон ощутил висящий в воздухе дивный и почему-то странно знакомый аромат… ах, да… запах свечного дерева, который
Этот запах очень подходил Каани: сухой, мускусный, терпкий, смолистый, и все же опьяняюще сладкий. Запах диких овеваемых ветрами высокогорий, открытых небу и солнцу.
Затем Линтон снова посмотрел на девушку и перехватил ее взгляд, задумчиво изучающий его, увидел, как на ее лице медленно проступает теплая дружеская улыбка.
— Так вы — Рауль Линтон, о котором я столько слышала, — объявила она звонким теплым голосом. — Приветствую вас на Офмаре, к которому ни один из нас не принадлежит. Я — Каани Валадона.
— Знаю, — сухо, даже грубо, пробормотал Рауль. Он ощутил, как внутри него колыхнулось безграничное и смущенное негодование: негодование на ее удивительную молодость, на ее ошеломляющую красоту и, возможно, перекрывающее все остальное, на ее естественность, самообладание и уверенность в себе, столь контрастировавшие с его собственными недостатками — это он осознал сейчас особенно остро. — Я слышал о вас, — внезапно продолжил он.
Это прозвучало глупо. Каани засмеялась.
— Рада! Вскоре все Созвездие услышит обо мне, если будет на то воля Богов! — Ее смех оказался точно таким же, как и улыбка — непринужденным, абсолютно естественным, идущим из глубины души.
Рауль очень удивился тому, что она так хорошо говорит на имперском неоанглике — лишь слегка запинаясь на многосложных словах. Какой восхитительной музыкой звучало в ее устах его обычное, ничем не примечательное имя! Кроме того, она произносила некоторые гласные с легким акцентом. Рауль чувствовал себя постоянно настороже, будто весь превратился в глаза, уши и нервные окончания. Они оба держались настороженно, их нервы натянулись, точно тетивы луков, готовые уловить малейшие намеки, тончайшие нюансы и мельчайшие подтексты. Линтон попытался заставить себя расслабиться, стоять более непринужденно — в комнате не оказалось другого кресла, за исключением того, в котором сидела Каани. И еще он старался говорить без стеснения. Хотя он знал, что эту битву он проиграл; ругал себя последними словами за застенчивость и чувствовал себя, как зеленый юнец на первом свидании! Но ничего не мог с этим поделать!
Через миг он решил, что Каани, должно быть, читает его мысли, ибо ее огромные глаза сверкнули озорным огнем и она мягко спросила:
— Кажется, вам не очень удобно стоять? Может быть, мои служанки принесут вам кресло?
— Нет. Я предпочитаю стоять, — пробормотал он.
В следующее мгновение королева совершенно изменилась, поймав его врасплох неожиданным прямым вопросом на церемониальном рильканском:
— С почтением, казар, что ты стал бы делать, если бы тебя внезапно лишили всего, что принадлежало тебе по праву рождения, закону наследования и завету Каана? Если бы без уведомления или предупреждения и даже без любезности, которая может быть заключена в простом «пожалуйста», тебя лишили твоего места, твоего положения, твоего дома, твоих слуг и всех твоих владений?
Мгновенно, без малейших колебаний и размышлений, Линтон ответил прямо и искренне:
— Я стал бы бороться, чтобы вернуть себе это все.
— Ага! Ты стал бы бороться, даже если бы для этого пришлось нарушить закон?
— Да, по чести.
Она наклонилась, внимательно глядя ему в глаза.
— Значит… по чести… ты мог бы убить, чтобы вернуть то, что было твоим и было отнято у тебя другими? Скольких бы ты мог убить? Десяток? Сотню? Больше? Насколько больше ты мог бы убить?