Человек безумный. На грани сознания
Шрифт:
Практические начала бихевиоризма сформулировал Д. Уотсон, он же ввел этот термин. Его лекция «Психология с точки зрения бихевиориста», прочитанная в 1913 г., считается манифестом бихевиоризма как чисто естественной науки, по сути дела зоологии, предъявившей полные и исключительные права на человека.
Идефикс бихевиористов следующий: человеческая психика сформировалась благодаря постепенному усложнению поведения животных. Люди – это, в сущности, обезьяны. Различия в мышлении имеют не качественный, а количественный характер. Надо изучать поведение, есть только поведение; поведение – это все, а сознание – это лжепроблема.
Если первоначальная психология являлась философской наукой, которую потом делали физиологи-рефлексологи, то теперь наступила очередь зоологов. Произведенная подмена
После этого «мозгового штурма» психология в США поменяла свой предмет (я бы сказал: изменила ему). Перейдя от изучения сознания к исследованию поведения, она «пошла по рукам» чужих специалистов – зоологов, которые почему-то называли себя психологами.
Сам Джемс, выговорившись очень эмоционально, бросил заниматься психологией и целиком переключился на философскую проблематику. Это произошло не только потому, что психология ему надоела. Он, гуманитарий чистой воды, не мог конкурировать с зоологами в исследовании поведения животных, а без этого уже никак нельзя было обойтись, ибо психология стала сравнительной наукой «из мира животных», не имеющей предмета в себе самой. Своими идеями Джемс изгнал из психологии самого себя.
Зоологи, ставшие психологами, тут же начали проповедовать антропоморфизм, начиная чуть ли не с амебы. Усмотрев в каком-нибудь виде сложные адаптации, определяемые рефлексами, выработанными по ходу эволюции, они тут же объявляли это проявлениями разума. С легкой руки бихевиористов, мышления «стало слишком много», оно «нашлось» даже там, где его нет и не может быть. Вообразив себя Богом, американская наука наделила разумом всех бессловесных тварей. Что касается истока мышления, то за сто лет бихевиористы ничего открыть не смогли, поскольку игнорировали «декартову пропасть», а именно проблему «Я и Мир». Они искали исток мышления, не задумываясь над вопросом, как зародилось самосознание. Может ли быть что-то, более бесперспективное?
Таким образом, в первой половине XX в. эволюционная психология переключилась на животных, потому что их поведение представало как отдельные акты, определяемые мотивами адаптации. Мотивы легко поддавались фиксации и интерпретации. Физиологический механизм был понятен благодаря формуле «стимул – реакция». Казалось, что остается только все это изучить и спроецировать на человека.
«Паскудный» бихевиоризм
Первым бихевиористические эксперименты с животными организовал в США Э. Торндайк. Он создавал различным животным проблемы и наблюдал, как они ищут выходы из создавшейся ситуации. Его вывод был однозначен: действия животных – это пробы и ошибки до тех пор, пока методом «тыка» животное не найдет выход. Присутствует запоминание, в следующий раз животное находит выход уже быстрее. Но это все – инстинкт и рефлекс, не являющиеся разумным поведением. И. П. Павлов, который в своих экспериментах дошел до формирования у животных рефлексов седьмой степени сложности, как известно, пришел к тому же выводу. Набивать мозг животного все более и более сложными рефлексами и думать, будто от этого у него появится разум, – это все равно что набивать его желудок рационом летчика в надежде, что оно начнет летать. Рефлексологию как идеологию, а также бихевиоризм, ученый-рефлексолог Павлов считал глупостью и абсурдом.
Опубликовав книгу «Интеллект животных», которую высоко оценил Павлов, Торндайк бросил животных, не видя в их изучении перспективы выхода на человеческий интеллект, и занялся людьми. Здесь значимых для нашего предмета успехов он не достиг, ибо бихевиористический подход к людям в принципе не может дать значимого результата.
Большим шумом сопровождались эксперименты В. Кёлера с человекообразными обезьянами на о. Тенерифе. Кёлер, будучи родом из Российской империи, по загадочной причине оказался на Канарах в 1913 г. Согласно туманным сведениям, он был интернирован на островах как русский подданный, оказавшийся на территории Германии в предвоенный год. Согласно другим сведениям, он работал на немецкую разведку. По счастливому случаю, на Тенерифе находилась биостанция по изучению антропоидов Прусской Академии наук. Любознательный
Одновременно эксперименты с обезьянами проводил в Америке Р. Йеркс.
Публикации В. Кёлера об опытах с шимпанзе и гориллами вызвали в двадцатых годах XX в. сенсацию в мире науки и в обществе. Они вроде бы доказывали, что обезьяны имеют мышление. Кёлер ставил перед обезьянами задачи, решение которых давало возможность получить еду. Обезьяна могла делать множество попыток, и у нее ничего не получалось. Она начинала нервничать, и тогда вообще все валилось из рук. Некоторые шимпанзе бросали в конце концов бесполезное занятие и переключались на что-то другое. После этого некоторые обезьяны возвращались к предмету испытания – и, случалось, сразу достигали успеха. Вывод Кёлера: обезьяна на досуге думала, как решить задачу, и придумала. У нее случился инсайт, т. е. озарение, как это бывает у человека!
И. П. Павлов оценил выводы, сделанные В. Кёлером, чрезвычайно низко. «Этот Кёлер, по-моему, ничего не увидел в том, что действительно показали ему обезьяны, – сердито сказал он на одной из своих «сред». – Я это должен сказать, не утрируя: действительно ничего не увидел». И далее: «…Стремление сделать психологическое отличие обезьяны от собаки по ассоциативному процессу есть скрытое желание психологов уйти от ясного решения вопроса, сделать его таинственным, особенным. В этом вредном, я бы сказал, паскудном стремлении уйти от истины психологи типа Йеркс или Кёлер пользуются такими пустыми представлениями, как, например, обезьяна отошла, «подумала на свободе» по-человечески и «решила это дело». Конечно, это дребедень, ребяческий выход, недостойный выход. Мы очень хорошо знаем, что сплошь и рядом собака какую-то задачу решает и не может решить, а стоит ей дать отдых, тогда она решает. Что она в это время, подумала, что ли? Нет, просто в связи с утомлением появлялось на сцену торможение, а торможение смазывает, затрудняет и уничтожает. Это самая обыкновенная вещь».
Подобную реакцию у серьезного ученого может вызвать только скоропалительное, дилетантское вмешательство в дело, которому он посвятил многие годы. «Это ассоциативный процесс и затем процесс анализа при помощи анализаторов, при вмешательстве тормозного процесса, чтобы отдифференцировать то, что не соответствует условиям, – считал Павлов. – Ничего большего на всем протяжении опыта мы не видали. Следовательно, нельзя сказать, что у обезьян имеется какая-то «интеллигентность», видите ли, приближающая обезьян к человеку, а у собак ее нет, а собаки представляют только ассоциативный процесс. Я против некоторых психологов опять имею сердце» (Павлов, 2001. С. 366, 368, 370). Всю академическую критику, выразительную по-русски, к сожалению, невозможно воспроизвести.
Л. Выготский, основываясь на опытах Кёлера, пришёл к следующим умозаключениям, категоричность которых не может не удивлять, учитывая полное отсутствие собственного опыта работы с животными:
«1. Мышление и речь имеют различные генетические корни.
2. Развитие мышления и речи идет по различным линиям и независимо друг от друга.
3. Отношение между мышлением и речью не является сколько-нибудь постоянной величиной на всем протяжении филогенетического развития.
4. Антропоиды обнаруживают человекоподобный интеллект в одних отношениях и человекоподобную речь – совершенно в других.
5. Антропоиды не обнаруживают характерного для человека отношения – тесной связи между мышлением и речью. Одно и то же не является сколько-нибудь связанным у шимпанзе.
6. В онтогенезе мышления и речи мы можем с несомненностью констатировать доречевую фазу в развитии интеллекта и доинтеллектуальную в развитии речи» (Выготский, 1982. Т. 2, С. 102).
В. Кёлер получил выговор от Павлова за одно допущение, будто «обезьяна подумала и решила». Наличие речи у шимпанзе Кёлер не признавал. Выготскому эта недоработка не понравилась: «Кёлер пишет о шимпанзе, которых он наблюдал в течение многих лет на антропоидной станции на о. Тенерифе: «Их фонетические проявления без всякого исключения выражают только их стремления и субъективные состояния; следовательно, это – эмоциональные выражения, но никогда не знак чего-то «объективного» (там же. С. 92).