Человек бредущий
Шрифт:
Царский дворец, словно слепое бельмо, торчал на краю одной из площадей. Это было безобразное строение, нелепым слизнем растекшееся по чистому черному мрамору, и Каскету захотелось взять в руки лопату, хорошую гигантскую лопату, и соскрести этот гнойный нарост со сверкающего тела площади. Но вместо этого он вошел внутрь дворца.
Два раза его останавливали охранники, но оба раза он избавлялся от них посредством толчков и зуботычин. Потом ему это надоело, и он, продвигаясь по коридорам, стал орать:
— Дорогу! Дорогу наследнику!
И ему стали уступать.
Распахнув двери, он вошел в один из покоев,
— Дядя Эртель! — возопил Каскет, кидаясь к царю.
— Любимый племянник мой Каскет! — поспешно и так же громко вскрикнул Эртель, бросая свой кальян, а вместо этого широко раскрывая свои объятья.
— Какими судьбами? — приветливо спросил Эртель, когда взаимные и крепкие объятья ослабели, и он смог высвободиться.
— Я решил навестить тебя, дядя, — сказал Каскет, незаметно оглядывая комнату в поисках вещиц поценнее. — Был так близко от города, что не мог не зайти, чтобы повидать тебя.
— Да, да, — рассеянно произнес Эртель, затягиваясь пахучим дымом. — Ты же мой любимый племянник.
Они обменялись настороженными взглядами. Повисла неприятная пауза.
— Я прикажу, чтобы тебе приготовили комнату, — сказал затем Эртель, следя за Каскетом.
— Спасибо, дядя, — смиренно ответил тот.
На этой нейтральной ноте они расстались. Всю ночь Каскет не спал, прислушиваясь к шагам бродящих по дворцу привидений и временами обращаясь взглядом к окну, за которым над мертвыми черными площадями Шамсурена висел желтоватый сгусток луны.
Завтрак его вполне удовлетворил: бифштекс был в меру прожарен и так же в меру было вина, — как раз, чтобы отряхнуть с себя пыль тревожных сновидений. После завтрака Каскет решил прогуляться по дворцу. Он прошел картинной галереей, полюбовался портретами умерших царей Шамсурена, вышел на террасу и с минуту смотрел на площадь и на виднеющееся вдалеке море — синюю полоску, пересеченную силуэтами невысоких городских башен. Вставало бурое солнце. Со стороны моря ветер доносил запах свежести — странный аромат в наполненном древней сухой пылью дворце.
Вдруг Каскету пришла в голову отличная мысль. Он вспомнил, что у Эртеля есть дочь, его двоюродная сестра, по имени Адальперг. В детстве он частенько дразнил ее, всячески переделывая ее звучное имя и доводя этим Адальперг до слез. Сейчас она, наверное, повзрослела и расцвела. Во всяком случае, на последнее Каскет надеялся. Не грех было бы навестить ее: до вечера далеко, так как именно вечером Каскет собирался попросить дядю помочь ему. Он резво направился к выходу, но в самых дверях столкнулся с девушкой. Она мигом очаровала его, и он также мигом понял, что это и есть его кузина Адальперг. От своего лоснящегося папаши она не унаследовала ни единой черточки, даже цвет ее волос — каштановый с чуть рыжеватым отливом, — совсем не походил на цвет редких прядей, свисающих с черепа Эртеля и называемых им волосами. Она была одета во что-то белое, и это удивительно шло к ее стройной фигуре и тонкому лицу с большими, темными, приподнятыми к вискам глазами.
Каскет галантно поклонился.
— Я узнала, что ты здесь, —
— А ты — нисколько, — отвечал Каскет. — Я сразу узнал тебя. Я думал о тебе.
— Ты был у отца? — спросила она. — Ах да, я же видела тебя. Он все такой же, правда?
— Какой? — осторожно спросил Каскет.
— Добрый, — воскликнула она. — Ты разве так не считаешь? Ты ведь любил его.
— Д-да, — промямлил Каскет. — Я и сейчас… некоторым образом… — Вот видишь, — продолжала она не слушая. — Но ты ведь не знаешь дворца. Пойдем, я покажу его тебе.
И она, взяв его за руку, как в детстве, повела за собой. Каскету она нравилась все больше и больше.
— У тебя есть жених? — спросил он как бы между прочим.
— Есть. Но он далеко, в какой-то стране с длинным-предлинным названием.
— А-а.
Они пришли в небольшую уютную залу, всю заставленную старинными вазами в рост человека, и долго разговаривали здесь, вспоминая детство. Вечером Каскет зашел к дяде. Эртель курил кальян, но на этот раз вид его нельзя было назвать мечтательным.
— Тебя видели с моей дочерью. — Взгляд Эртеля показывал, что все лицемерие отброшено в сторону. — Не смей к ней прикасаться. У нее есть жених. Это очень влиятельный человек, сын герцога Мортании.
— Но она мне сестра, — сказал Каскет не отводя глаз. — Мы очень мило вспомнили про наши детские шалости.
— Меня это не интересует, — перебил его Эртель. — Покажись ей еще — и я скормлю тебя отвратительным тварям, достаточное количество которых обитает в подземельях под моим дворцом.
Судя по всему, разговор о деньгах сегодня был бы неудачен, и Каскет поспешно ретировался.
Весь следующий день он бесцельно бродил по огромному дворцу, обнаруживая все новые потайные уголки, безуспешно приударил за какой-то служанкой, убежавшей от него с нестерпимым визгом, начал было играть в порко, но разбил деревянным мячом окно и был вынужден прервать свое занятие. Потом он смотрел на далекое море и строил планы. Ночью спал плохо.
Он снова зашел в комнату Эртеля. Тот курил сиреневый с красноватым отливом кальян, в котором сипело. Он был настроен критически.
— Ты еще здесь? — встретил он Каскета. — Я думал, ты уже ушел.
— Я хотел попрощаться, — тактично произнес Каскет. — К тому же…
Кальян хрипло забулькал и заглушил его слова.
— Ты что-то сказал?
— Я сказал……
В кальяне забурчало так громко, что собственный желудок Каскета отозвался на это дружеским приветом.
— Извини. Я слушаю тебя.
Каскет открыл рот, чтобы снова заикнуться о деньгах, но кальян вновь засипел, и Каскет ушел раздосадованный.
Парило. Солнце закрыли белые ровные облака, на которые невозможно было смотреть, — так ослепительно жгли сквозь них солнечные лучи. Не было ни дуновения ветерка со стороны моря. Во дворце душный зной окутал галереи и террасы, проник в залы, невзирая на темные занавеси, воцарился в низких покоях и тесных кабинетах. Каскет, страдая от жары, маясь и проклиная себя за то, что забрел сюда, в это неприветливое место, лежал в своей комнате и пил прохладительные напитки. Но уйти из дворца он уже не мог. Его здесь что-то держало, и он в глубине души не хотел распознавать, что именно приковывало его к этому дворцу.