Человек для себя

Фромм Эрих Зелигманн

Причины того феномена, что неиспользование энергии, которой обладает человек, ведет к несчастью, могут быть найдены в самих условиях человеческого существования. Оно характеризуется экзистенциальной дихотомией, которая обсуждалась в предыдущей главе. У человека нет другого способа достичь единства с миром и в то же время ощущать единство с самим собой, быть связанным с другими и сохранять свою целостность как уникального существа, кроме как благодаря продуктивному использованию своих сил. Если человек терпит в этом неудачу, он не может достичь внутренней гармонии и цельности, он раздирается на части, стремится убежать от самого себя, от чувства бессилия, скуки и бесплодия, которые оказываются неизбежным следствием его неудачи. Человек, будучи живым существом, не может не желать жить, а единственный способ преуспеть в этом – использовать свои силы, тратить то, чем он располагает.

Нет, наверное, феномена, который бы яснее показывал результат неудачи человека в продуктивной и цельной жизни, чем невроз. Каждый невроз – следствие конфликта между врожденными силами человека и теми факторами, которые блокируют их развитие. Невротические симптомы, как и симптомы физического заболевания, являются выражением борьбы здоровой части личности против уродующих влияний, препятствующих

ее развитию.

Впрочем, дефицит цельности и продуктивности не всегда ведет к неврозу. Будь это так, мы должны были бы видеть невротиков в огромном большинстве населения. Каковы же тогда специфические причины, ведущие к возникновению невроза? Существуют условия, которые я упомяну только кратко: например, один ребенок может оказаться сильнее сломлен воспитанием, чем другие, и конфликт между его тревожностью и основными человеческими желаниями, таким образом, окажется более острым и невыносимым; может у ребенка развиться и чувство свободы и оригинальности, превосходящее таковое у среднего человека, так что поражение для него станет более неприемлемым.

Однако вместо того чтобы перечислять условия, приводящие к неврозу, я предпочту поставить вопрос иначе и спросить, какие условия ответственны за тот факт, что так много людей не становятся невротиками, несмотря на неудачу в продуктивной и цельной жизни. Представляется полезным провести разграничение двух концепций: дефекта и невроза [138] . Если человеку не удается достичь зрелости, непосредственности и подлинного восприятия собственного Я, это может рассматриваться как серьезный дефект при условии, что мы считаем свободу и непосредственность объективными целями, которых должен достичь каждый человек. Если такой цели не достигает большинство членов данного общества, мы имеем дело с феноменом социально заданного дефекта. Индивид разделяет его со многими другими, он не осознает его как дефект, его чувству безопасности не угрожает несхожесть с другими, отверженность. То, что он может потерять в богатстве жизни и подлинном счастье, восполняется ощущением безопасности, которое дарит ему сходство с остальным человечеством – каким он его себе представляет. На самом деле его дефект на взгляд культуры, к которой он принадлежит, может превратиться в добродетель и тем самым подарить ему сильное чувство достижения. Иллюстрацией этого служит чувство вины и тревоги, которое вызывали у людей доктрины Кальвина. Можно сказать, что человек, охваченный ощущением собственного бессилия и ничтожества, постоянными сомнениями в том, будет ли он спасен или обречен на вечное проклятие, едва ли способный на искреннюю радость, превративший себя в винтик машины, которой он должен служить, такой человек поистине имеет очень серьезный дефект. Однако именно такой дефект был культурно обусловлен, рассматривался как особенно ценный, и тем самым индивид был защищен от невроза, который он приобрел бы в культуре, где этот дефект обеспечил бы ему чувство полной неадекватности и изоляции.

138

Приводимое ниже обсуждение невроза и дефекта отчасти позаимствовано из моей статьи «Индивидуальные и социальные причины невроза» (Individual and social origins of neurosis // American Sociological Review. 1944. IX, N 4).

Спиноза очень ясно сформулировал проблему социально заданного дефекта. Он говорил: «В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект действует на людей таким образом, что, хотя он и не существует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшествует или безумствует. Не менее безумными считаются и те, которые пылают любовью и дни и ночи мечтают только о своей любовнице или наложнице, так как они обыкновенно возбуждают смех. Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец – ни о чем, кроме славы, и т. д., то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасшествия, хотя и не причисляются к болезням» [139] . Эти слова были написаны несколько столетий назад; они остаются верны по сей день, хотя теперь дефект стал настолько задан культурой, что больше не воспринимается в целом как нечто достойное осуждения или хотя бы тягостное. Сегодня мы можем встретить человека, который действует и чувствует, как автомат; мы обнаруживаем, что он никогда ничего не воспринимает, как свое собственное, что он ощущает себя полностью тем, кем, по его представлению, должен быть; что улыбки заменили смех, что бессмысленная болтовня заменила содержательное общение, а глухое отчаяние – искреннюю печаль. О человеке такого типа можно сказать две вещи: он страдает от дефекта спонтанности и индивидуальности, который может показаться неизлечимым; в то же время он по сути не отличается от тысяч других людей, находящихся в такой же ситуации. Большинство из них культурная модель, породившая дефект, спасает от невроза. На некоторых такая культурная модель не действует, и дефект проявляется в виде более или менее сильного невроза. Тот факт, что в этих случаях культурного паттерна оказалось недостаточно, чтобы предотвратить развитие выраженного невроза, есть результат или большей интенсивности патологических факторов, или большей мощи здоровых сил, вступающих в борьбу даже в ситуации, когда культурная модель позволила бы им бездействовать.

139

Спиноза Б. Избр. произв. в 2 т. Т. 1. Этика. М.: Политиздат, 1957. С. 558–559. Пер. с лат. Н.А. Иванцова под ред. В.В. Соколова.

Нет лучшей возможности наблюдать мощь и стойкость сил, стремящихся к здоровью, чем во время психоаналитической терапии. Несомненно, аналитик сталкивается с теми силами, которые действуют против самореализации человека и его счастья, но когда ему удается оценить тяжесть тех условий – особенно имевших место в детстве, – которые привели к подавлению продуктивности, он не может не поразиться тому,

что большинство его пациентов давно сдались бы, если бы не были движимы стремлением достичь психического здоровья и счастья. Именно этот импульс – необходимое условие излечения невроза. Хотя процесс психоанализа заключается в лучшем понимании разрозненных чувств и идей человека, интеллектуальное прозрение как таковое не является достаточным условием изменения. Такое прозрение позволяет человеку увидеть тупики, в которых он застрял, и понять, почему его попытки разрешить проблему обречены на провал; однако это только расчищает путь для тех внутренних сил, действие которых обеспечивает психическое здоровье и счастье. Действительно, одного интеллектуального прозрения недостаточно; терапевтически эффективным бывает такое прозрение, в котором понимание себя обладает не только интеллектуальным, но и эмоциональным качеством. Такой опыт зависит от силы стремления человека к здоровью и счастью.

Проблема психического здоровья и невроза неразрывно связана с проблемами этики. Можно сказать, что каждый невроз представляет собой моральную проблему. Неудача в достижении зрелости и целостности личности есть с точки зрения гуманистической этики моральная неудача. В более строгом смысле многие неврозы являются выражением моральных проблем, и симптомы невроза проистекают из неразрешенных моральных конфликтов. Например, человек может страдать от приступов головокружения, не имеющего органической причины. Описывая симптомы психоаналитику, он между прочим упоминает, что ему приходится справляться с определенными трудностями в работе. Он – преуспевающий преподаватель, которому приходится высказывать взгляды, противоречащие его собственным убеждениям. Пациент, однако, полагает, что разрешил свою проблему, – с одной стороны, добился успеха, с другой – сохранил свою моральную целостность; он «доказывает» себе справедливость этого представления при помощи множества сложных рационализаций. Человека раздражает предположение аналитика о том, что симптомы могут иметь отношение к его моральной проблеме. Тем не менее дальнейший анализ показывает, что представления пациента были неверны: приступы головокружения были реакцией лучшей части его Я, его в основе своей моральной личности на образ жизни, вынуждающий его нарушать свою целостность и подавлять свою непосредственность.

Даже если индивид проявляет деструктивность только в отношении других, он нарушает жизненный принцип как в себе, так и в других. На языке религии этот принцип выражается так: человек создан по образу и подобию Божию, и поэтому любое насилие над человеком есть грех против Бога. На светском языке мы сказали бы, что какое бы добро или зло мы ни сделали другому человеку, мы делаем это и себе. «Не делай другому того, что ты не хотел бы, чтобы было сделано тебе» – таков один из самых фундаментальных принципов этики. Однако равно справедливо и другое: «Что бы ты ни делал другим, ты это делаешь себе». Противодействие силам, благотворным для жизни любого человека, неизбежно отзывается и на нас самих. Наш собственный рост, счастье и стойкость основываются на уважении к этим силам, и никто не может бороться с ними в других, сам одновременно оставаясь незатронутым. Уважение к жизни других, так же как и своей, сопутствует жизненному процессу и является условием психического здоровья. В определенном смысле деструктивность, направленная на других, есть патологический феномен, сравнимый с суицидальным импульсом. Хотя человек может достичь успеха в игнорировании или рационализации деструктивных импульсов, он, его организм, не может не реагировать и не подвергаться воздействию поступков, противоречащих тому самому принципу, который поддерживает его жизнь и жизнь вообще. Мы обнаруживаем, что деструктивный человек несчастен, даже если он преуспел в достижении целей своей деструктивности, потому что это подрывает его собственное существование. Напротив, ни один здоровый человек не может не восхищаться и не подвергаться воздействию проявлений благородства, любви, мужества, потому что это силы, на которых основана его собственная жизнь.

б. Подавление в противовес продуктивности

Представление о том, что человек в основе своей деструктивен и эгоистичен, ведет к концепции, согласно которой этичное поведение заключается в подавлении порочных устремлений, которым человек покорствовал бы без постоянного самоконтроля. Согласно этому принципу, человек должен быть собственной сторожевой собакой; он должен, во-первых, признать, что его природа греховна, а во-вторых, использовать силу воли для борьбы с врожденными порочными тенденциями. Перед ним была бы альтернатива: подавлять их или потворствовать им?

Психоаналитические исследования предоставляют обилие данных, касающихся природы подавления, различных его видов и последствий. Можно различать (1) подавление реализации порочного импульса, (2) подавление осознания такого импульса и (3) конструктивную борьбу с импульсом.

В первом случае подавляется не сам импульс, а действие, которое он мог бы вызвать. Рассмотрим случай человека с сильными садистскими наклонностями, который был бы удовлетворен и получил удовольствие, если бы заставил других страдать или властвовал над ними. Предположим, что страх перед осуждением или моральные правила, которые он усвоил, говорят ему, что он не должен следовать своему импульсу; поэтому он воздерживается от подобных действий и не совершает того, что хотел бы совершить. Хотя нельзя отрицать, что такой человек добился победы над собой, на самом деле он не изменился, его характер остался тем же, и восхищаться мы можем только его «силой воли». Однако совершенно независимо от моральной оценки такого поведения его эффективность в качестве предохранительной меры против деструктивных тенденций неудовлетворительна. Потребовались бы огромная «сила воли» или страх перед суровым наказанием, чтобы удержать такого человека от следования своему побуждению. Поскольку любое решение было бы результатом внутренней битвы мощных противодействующих сил, шанс на победу добра был бы столь сомнителен, что с точки зрения интересов общества такой тип подавления слишком ненадежен.

Гораздо более эффективным способом разделаться с порочными побуждениями представляется воспрепятствование им стать осознанными, чтобы избежать сознательного соблазна. Этот вид подавления Фрейд называл «вытеснением». Вытеснение означает, что импульсу, хотя он и существует, не позволяется войти в область сознания или он быстро оттуда устраняется. Если использовать тот же пример, человек с садистскими наклонностями не осознает свое желание разрушать или доминировать; значит, не будет ни искушения, ни борьбы.