Человек-Горошина и Простак
Шрифт:
Принцесса была еще прекраснее той, что в книжке. "Это потому она так чудесно хороша, — догадался я, — что она живая, а не нарисованная".
Принцесса повернула ко мне голову и улыбнулась.
Или она высунула язык?
Руки у меня разжались, и материя упала на пол.
Очнулся я от сердитого голоса Мастера:
— Тебе бы только ворон считать!
Я хорошо запомнил эти слова, потому что в ту самую секунду мимо мастерской пролетел белый Голубь.
— Вы видели Голубя? — спросил я Портняжного Мастера. —
— Ха-ха! Я же говорил, что тебе только ворон считать, — закричал Мастер. — Убирайся вон! А узелок я заберу за то, что ты испортил работу.
Он схватил меня, но я вывернулся и убежал.
Великий Маэстро
Я шел куда глаза глядят, пока не услышал сладкий голосок:
— Не ищешь ли работы, мальчик?
На пороге розового домика с голубой черепичной крышей стоял красноносый толстяк с розовыми щечками и желтыми глазами.
Он распахнул дверь, и я увидел голубой рояль с откинутой крышкой.
— Если ты выдержишь испытание, то станешь учеником удивительно и поразительно Великого Маэстро, то есть моим учеником, — сказал он, когда я сел на розовый стул перед голубым роялем. — Чтобы достигнуть этого величайшего счастья, тебе придется исполнить изящнейшую пастораль, сочиненную мною. Ты должен двадцать раз нежнейше, пианиссимо, коснуться белых клавишей, а потом десять раз сильно, крещендо, ударить по клавишам черным. Начинай!
Я трогал белые клавиши, а Маэстро, наклонив голову, шептал:
— Сладко! Сладенько! Сладчайше! Наиусладительно!.. Нежно! Нежненько! Нежнейше!.. Умилительно! Наиумилительнейше! Сверхумилительно!
Иногда он мурлыкал под нос:
Турропуто… Путо… Турро… Турропуто все открыто, Для него все в мире ясно. Добрый — глупый! Злому — счастье!Где я слышал эту песенку?
Маэстро легко ударил золотым камертоном по крышке рояля.
— Так… Так… Еще усилие, и ты станешь любименьким учеником удивительно и поразительно Великого Маэстро. Так…
В это время мимо окна прошла — или пролетела — Принцесса. Вместо того, чтобы двадцатый раз пианиссимо коснуться белых клавишей, я быстро — виво, даже вивиссимо — выскочил из розового домика Маэстро.
— Куда ты? — крикнул он.
Но что мне было до розового Маэстро, до всех маэстро на свете: ведь впереди шла Принцесса.
Над золотой ее головой летел тот самый Голубь.
— Пожалуйста, пожалуйста, не исчезайте, иначе я умру, — сказал я вслед девушке.
Вот теперь она улыбнулась.
А может быть, она высунула язык, или показала нос, или состроила гримасу, став еще прекраснее.
Взглянув на меня, она сказала:
— Когда взойдет луна, приходи к
Она исчезла.
Наступила ночь, поднялась луна. Я сделал все как велела Принцесса, но не увидел ее.
Издали донесся насмешливый голос.
— С закрытыми глазами счастья не поймать, мой мальчик! Ах, я приказала?! Что ж, ты всегда будешь делать только то, что приказывают? Прощай и не ищи меня.
Сквозь слезы я увидел: через серебристый столб лунного света пролетел Голубь. Со спины его спрыгнул крошечный гном в красном колпаке.
Глава вторая
Я СТАНОВЛЮСЬ УЧЕНИКОМ СКАЗОЧНИКА
Метр Ганзелиус
— Перестань реветь, — донеслось откуда-то снизу. — Пф-пф, только что выплыл из одной слезы, как меня накрыла вторая.
Я сдержал слезы.
— Пф, так-то лучше…
Я не мог разглядеть гнома среди травы и, сознаюсь, крайне невежливо окликнул его:
— Эй, где вы там?
— Лучше все-таки называть меня не "эй, вы", а метр Ганзелиус, как это принято, и не одну тысячу лет, среди всех фей, людей и волшебников, с которыми я поддерживаю знакомство.
— Простите, метр Ганзелиус, — с раскаянием сказал я.
— Раскрой ладонь, — приказал метр Ганзелиус, нетерпеливо выслушав извинения. — Нет, держи ее прямо.
Трава зашевелилась, и на ладонь вспрыгнул маленький гном с темными глазами и седой бородкой.
На плечах у него был синий плащ. На кожаном поясе висела шпага. В левой руке он держал красный колпак с кисточкой. Остроносые штиблеты с загнутыми носками светились зеленым светом.
Он часто, всей грудью вдыхал воздух и при этом увеличивался, увеличивался, но так, что не менялась ни одна черточка лица.
Поклонившись, Ганзелиус взмахнул плащом и спрыгнул к подножью дуба. Светящиеся штиблеты, как светляки, прочертили след в темноте.
— Значит… значит, вы пустой? — растерянно спросил я.
— Я — воздушный человек, — ответил гном. — В молодости, когда я был кузнецом и весил десять пудов да еще четыре фунта, мне тоже случалось путать п у с т ы х людей, которых множество, с людьми в о з д у ш н ы м и, так редко встречающимися.
Он смотрел на меня снизу вверх как бы с некоторым сожалением.
Теперь я понял, что чувствовал этот строгий спрашивающий взгляд и прежде, когда метр Ганзелиус пролетал мимо на своем голубе. Взгляд человека, дорого заплатившего за то, чему научила его жизнь.