Человек и пустыня
Шрифт:
— Толчков! Ты бы распорядился за обедом послать. Пора. Двенадцать часов.
— Откуда ты знаешь, двенадцать?
— А слышь, часы бьют?
Толчков прислушался. Раздельно, точно, неторопливо часы Спасской башни отбивали полдень, Были моменты — ахнет пушечный выстрел, очередной удар часов пропадет в громе, но потом опять точно, неторопливо: «дон, дон, дон». И, отсчитав двенадцать, часы заиграли… Они заиграли что-то Толчкову незнакомое — будто рассыпали звоны, беспорядочные и разноголосые, — так разноголосо и беспорядочно
Они звонили долго, и со странным напряжением Толчков слушал их, прижавшись к каменной ограде у ствола самой толстой липы. Потом он забыл о часах, но этот разноголосый звон все еще звучал у него в ушах.
День пошел туманно и беспокойно, — над Москвой моросил дождь, пелена сизого дыма стояла над Кремлем, над Замоскворечьем, гул все усиливался, — артиллерия била по Кремлю со всех сторон. За церковью, где понуро стояли лошади и лепились под стеной солдаты и мальчишки, уже работал полевой телефон. Толчков кричал кому-то:
— Никого не видать! В Малом дворце выхлестали все окна! А? Не слышу! От них не стреляют. Только из пулемета жарят. Еще нажать? Нажмем! Снарядов хватит!
От телефона, пригибаясь, почти ползком, опять бежал к ограде, к липе — на свой наблюдательный пост, — командовал: «Огонь!». И после грохота его слух невольно ловил бой часов, — может быть, ухо, слушая мирный звон, хотело отдохнуть от пушечной пальбы. «Дон, дон, дон…» Часы отзвонили шесть раз. Толчков повернулся к солдату-москвичу, сказал:
— А в полдень они что-то названивали.
Солдат сердито засмеялся:
— В полдень и в полночь они восхваляют царя.
— Как восхваляют?
— Играют гимн «Боже, царя храни»!
— Гимн? Не может быть! — насторожился Толчков.
— А вот послушай.
Толчков приставил бинокль к; глазам, долго смотрел на башню, на часы.
«Не может быть!» Кремль стоял уже заваленный обломками.
С вечера стрельба все усиливалась и только перед полночью вдруг начала стихать. Из темноты к церкви Никиты пришли рабочие с винтовками на веревочках, с ними два солдата, четыре мальчугана лет по шестнадцати, тоже с винтовками, все говорливые, с задором, веселые.
— Наши взяли Думу, выходят на Красную площадь. Гляди, сейчас Кремль заберут. Белые пардону просют!
Один рабочий с широкими, как ворота, плечами безбоязненно подошел к орудиям, к ограде. На него крикнули:
— Куда прешь? Убьют!
Но он, не оборачиваясь, ответил:
— Кто убьет? Юнкеря теперь деру дают. Гляди, вся площадь в Кремле порожняя.
И эти слова для всех будто свет: юнкеров уже нет на стенах. Кремль опустел. Стреляли теперь только где-то на Остоженке. Толчков поднялся на ограду, долго смотрел в бинокль. Вдруг в неясном свете за Малым дворцом он увидел что-то живое — будто уходила толпа.
— Гляди! Уходят! Уходят! Бей их! — заорал он и, соскочив с ограды, показал наводчику, куда бить.
Пушки
Словно подкинутый, Толчков скакнул к орудиям, закричал:
— По часам Спасской башни! Оба орудия!
Наводчик правого орудия тотчас припал к панораме. А другой удивленно сказал:
— Что ж стрелять? Там нет никого!
— А не слышишь «Боже, царя храни»? Наводи!
— Есть часы! — сказал первый наводчик, поднимаясь.
— Огонь! — скомандовал Толчков и отбежал в сторону, чтобы видеть, куда попадет снаряд. Широкоплечий рабочий стоял возле, зажимая уши ладонями. Выстрел ахнул, на Спасской башне заклубилась пыль, но часы, едва видные в полумраке, все еще пели. Из-за церкви прибежал солдат: «Товарищ Толчков, тебя к телефону, скорей, скорей!»
— Снова заряжай! — крикнул Толчков наводчику и побежал за церковь.
Знакомый голос из штаба орал в телефон:
— Толчков! Немедленно прекрати огонь! Белые сдались!
— Ага! Сдались? — торжествующе крикнул Толчков.
— Сдались! Сдались! Больше ни одного выстрела!
«Как ни одного? А часы-то? Они останутся и будут петь царские гимны?» — подумал Толчков и, усмехаясь, крикнул в телефон:
— Еще нажать? Я это могу! Снаряды есть!
В телефоне заорало:
— Пре-кра-ти! Ни одного выстрела!
И так же во всю глотку заорал Толчков:
— Не слы-шу!
— Ты будешь отвечать по всей строгости, если будет еще хоть один выстрел! — орал телефон.
— Не слышу! Пришлите приказ письменно!
Он бросил трубку, побежал назад к орудиям. Он властно отстранил наводчика:
— Ну-ка, я сам!
И припал к панораме. Он высматривал долго, хобот пушки плавно повертывался. И, выпрямившись, сам соединил ударник. Пушка скакнула. Широкоплечий рабочий тотчас закричал из-за дерева:
— Браво! В самый раз!
— Попал! Попал! — заговорили, закричали кругом.
Толчков всмотрелся: на циферблате часов зияло черное пятно. Стрелки показывали двадцать одну минуту первого. Толчков подождал одну минуту, другую, третью, пятую… Стрелки стояли неподвижно.
— Ага. Теперь не запоют царю гимн! — торжествующе сказал он и устало, спокойно крикнул: — Кончай, ребята! Белые сдались!
…Пять лет спустя в день Первого мая часы опять запели. Запели боевую песню трудящихся всего мира…