Человек ищет счастья

Аношкин Михаил Петрович

А рядом стояла Нина Петровна, глядела влюбленными глазами на сына и что-то говорила Андрею. Ярко это всплывало в памяти. Зато образ Дуси понемногу стал стираться, тускнеть. Сколько ни силился представить ее, не мог. Одни глаза выплывали ясно: удивленно-радостные и ласково спрашивали: «Неужели ты отчаялся, Андрюша? Разве можно!»

Как-то Семен подсел к Андрею и сказал, небрежно кивнув головой на книгу:

— Когда-то я тоже с ума сходил, запоем читал.

— А теперь? — улыбнулся Андрей.

— Вылечился. Легче стало, ей-богу. Кошмары хоть по ночам не мучают. А то прочитал

Гоголя Николая Васильевича, про чертей, да бесенят, да красную свитку — чуть с ума ночью не сошел, ей-богу. Бросил, с тех пор человеком себя чувствую.

— Бить тебя надо за это, а ты хвалишься, — флегматично заметил Зиновий, второй сосед Андрея.

— За что же меня бить-то? — удивился Семен. — За чтение грошей не платят, а я, грешный, люблю гроши. Вот что люблю, то люблю. Будут гроши, будет и житуха, верно, Андрей?

Андрей промолчал. Ему-то известно, каким потом доставались брату Василию деньги, которых всегда не хватало. Но самое главное — ни Василий, ни его жена никогда так цинично не говорили о деньгах и не поклонялись им. А Виктор другой, тот, пожалуй, ради денег готов лоб расшибить.

— Иуда за тридцать серебреников родню продал, — вставил Зиновий и, не мигая, посмотрел своими воловьими глазами на Семена.

Тот снисходительно улыбнулся:

— То Иуда. А я своим горбом зарабатываю и в кубышку не прячу. Люблю хорошо пожить. Так что ты, Зиновий, не задирай меня, не надо. Жить всякий хочет, а я не хуже других, а может, даже лучше. Пожить хочу так, чтоб перед смертью вспомнить, что было! Жил, мол, на свете Семен Колечкин, ничего себе парень, весело гулял, сытно ел, до чертиков пил. Если хотите знать, я и жениться думаю лет сорока. Ей-богу!

— На здоровье, — усмехнулся Зиновий. — Рыжих бабы не больно уважают.

— Не так, браток. Рыжих они больше любят. Огненные они. Вот погоди, выйду из больницы, такой чуб отращу — любо-дорого взглянуть. Не чуб будет, а девичья смерть. Только я жениться не буду до сорока лет, зарок себе дал.

— Всяк дурак по-своему с ума сходит. Про тебя сказано.

— Э, брось, Зиновий, ты б сейчас сам не прочь пожить так, да жена не дает!

— Что брось? Тебя с такой философией изолировать надо. Люди, понимаешь, чудеса творят, и не за деньги, учти!

— На собрании так говори, а здесь частная компания.

— Все-то у тебя навыворот, — рассердился Зиновий и обратился к Синилову. — Не слушай ты его, Андрей, — ахинею он плетет!

— Ну, ладно, — примирительно произнес Семен. — Ты в бутылку не лезь, не надо. Не любо слушать — бывайте здоровы. Курить пойду.

Спорили без особого энтузиазма и злости, не сердились друг на друга, хотя говорили много обидных слов. Спор, видимо, у них уже застарел, родился еще задолго до появления Андрея в палате.

Зиновий поначалу понравился Андрею. Казался он умным, рассудительным мужиком. Чувствуя расположение к себе нового соседа, Зиновий как-то разговорился, и сразу потерял в глазах Андрея многое. О чем только он не говорил, все говорил абсолютно правильно и нудно. Зиновий уморил Андрея. Уже засыпая, Синилов слышал приглушенный голос соседа:

— У них в жизни одна забота — деньги. Ничего святого больше

нет. Вот он где еще сидит, этот проклятый пережиток капитализма. И мы должны беречь от него наших советских людей.

Семен по натуре был человеком веселым, общительным, и пусть не во всем соглашался с ним Андрей, а все же с разбитным шофером было интереснее, не кидало в сон.

В пылу спора Семен однажды, усмехнувшись, сказал о Зиновии, как об отсутствующем:

— Вот лежим вместе второй месяц, и второй месяц он все толчет одно и то же. Чудак! Мне его речи и слушать неохота и, каюсь, после них хочется делать наоборот, ей-богу. И, по-моему, Андрей, все члены профсоюза на его заводе дышат сейчас вольготно: слава богу, некому прописи читать.

— Собака лает, ветер носит, — мрачно отозвался Зиновий.

— Нет, в самом деле, — словно не слыша реплики, продолжал Семен, обращаясь к Андрею, — уж очень он, наш Зиновий, любит канитель заводить, даже тараканы дохнут. Правда, Андрей?

— Есть немного, — засмеялся Андрей. Зиновий демонстративно отвернулся. Колечкин подмигнул Андрею:

— По моему разумению, и жена через это из терпения вышла.

— Замолчи, Колечкин! Лишаю тебя слова! — простонал Зиновий. — Не трожь мою жену.

— Не буду, — охотно согласился Семен, а при случае поведал Андрею на ухо: «Это она его шваркнула по загривку, он и скатился с лестницы кубарем. И видишь, какой ущерб — перелом берцовой кости, хромой теперь будет».

У кого что болит, тот о том и говорит. Всякий, кто приходил к Андреевой койке, обязательно говорил о своем недуге. Молчал один Котов, и молчание его было непонятным. Какая беда с ним стряслась, не говорил, а разговор на эту тему ловко уводил в сторону. «Наверно, так и было, как рассказывал Семен, — думал Андрей, — ко всем приходят посетители, а к Котову жена ни разу не пришла». Была, правда, делегация из завкома: принесли Зиновию цветы. Они потом неделю сохли на тумбочке, распространяя вокруг терпкий запах. Зиновий растрогался, жалобно благодарил пришедших: одного хмурого гражданина и двух краснощеких девушек. А прошло волнение, Зиновий вдруг вспомнил какие-то незавершенные дела, оставленные им, воодушевился, перешел на более общие материи, чем сразу привел всю делегацию в уныние. Хмурый гражданин тоскливо поглядывал на дверь, а девушки косили озорные глаза на Семена. Тот подмигнул им и состроил из пальцев чертика. Девушки прыснули в ладони, посмотрели на Котова, снова сделали постные мины. И если посетители не смели прервать разошедшегося Зиновия, то на выручку им пришел Семен.

— Между прочим, — сказал он Зиновию, — ты им это накатай в письменном виде, потом к делу пришьешь. Честно советую. А то девушки на свидание торопятся.

Делегация прямо-таки ожила, торопливо попрощалась с Зиновием и поспешила к выходу. Хмурый гражданин даже опасливо оглянулся: боялся, как бы его не вернули, а девушки состроили Семену глазки. Он послал им воздушный поцелуй.

К Семену тоже никто не приходил, но передачи он получал почти каждый день.

— У меня друзей полгорода, — хвастал Семен, — не забывают. А старушке-матери чего тащиться в такую даль? Живу-то я в Заречье.