Человек из легенды
Шрифт:
Это был двадцать первый, лично сбитый Фадеевым.
Сверху падал еще один горящий Me-109. Сквозь шудо в эфире и выкрики летчиков прорвался по радио тревожный голос Речкалова:
— «Борода», «фоккеры» справа!
Вадим скользнул на крыло, трасса прошла Мимо. Фадеев резко развернул самолет и погнался за нападавшей на него парой Фокке-Вульфов-190, но преследовать далеко вниз не стал.
А бой шел, не ослабевая. Фадеев услышал отчаянный вскрик, а затем торжествующий возглас Николая Искрн-на. И вот еще один падающий сверху самолет. Табаченко гонял какого-то расторопного фрица, а сверху на него стремительно неслась пара Me-109. В этом бою ведомым
Фадеева был лейтенант Николай Старчиков. Он вовремя заметил опасность для Табаченко, но
На аэродроме Вадим встретил у КП майора Крюкова. Они летали в разных группах и часто с утра до вечера не виделись. Фадеев любил потолковать с немногословным, но хитрым в бою штурманом, поинтересовался и в этот раз итогом дня.
— Сколько, Пал Палыч?
Крюков показал два пальца, пояснив:
— «Дорнье».
Вадим очень устал и такой короткий ответ его вполне удовлетворил. Он умел расположить любого, даже совершенно незнакомого человека, и пожелай Вадим узнать сейчас подробности, как Пал Палыч сбил двух «дорнье», тот обязательно разговорился бы, размахивая руками, показывая на пальцах все перипетии сражения.
— Можешь поздравить Сашку, — сказал Крюков.— Помощник командира полка по ВСС.
Новости тут никакой не было: Покрышкин занимался воздушно-стрелковой службой уже недели две и сегодня утвержден приказом, а это уже законное повышение, и можно порадоваться за друга.
— Кто же эскадрилью прймет? — спросил Вадим.
— Речкалов. Да вот и они.
К КП подкатил автобус. Из распахнувшейся двери выскочил никогда не унывающий Андрей Труд, за ним вывалился подталкиваемый товарищами здоровяк Григорий Речкалов, шмыгнул у него иод рукой шустрый Михаил Сутырин, шагнул на вытоптанную траву стройный, как березка, в лихо сдвинутой набекрень шапке-кубанке Николай Искрин. Все безудержно хохотали, видно, Андрей рассказал очередной анекдот (и в этом деле он был неплохой помощник своего командира).
— Тихо, граждане! — могучим басом произнес Вадим. Все притихли, насторожились. — Среди вас новый комэска, а вы так себя ведете. — Переглянулись между собой недоумевающие летчики. Вадим протянул свою ручищу старшему лейтенанту Речкалову. — Поздравляю, Гриша! От всей души поздравляю тебя с назначением командиром первой эскадрильи. Больших тебе успехов, дружище! — Вадим обнял сильные плечи Григория. От непосредственности и неподдельной искренности Фадеева Речкалов чуть не прослезился.
Григории вспомнил, как он в прошлом году вернувшись из госпиталя после ранения, болезненно воспринял назначение командиром третьей эскадрильи чужого, только что прибывшего в полк летчика. За ужином Речкалов все же не выдержал, сказал об этом Вадиму.
— А знаешь, я не так встретил твое назначение ком-эском. Обидно, понимаешь, показалось. Я старший лейтенант, ветеран полка—ют довоенного состава мало нас осталось,— да и другие, даже новые, постарше в звании есть, а тут какого-то чужака, бородатого верзилу-лейте-напга назначают командиром эскадрильи. За какие заслуги? После, когда узнал тебя ближе, понял: не зря назначили. Мы стали друзьями, и кажется мне порой, что и человека лучше тебя не встречал я в своей жизни... Кончится война, пройдет много лет, до конца своей жизни не забуду я наш автобус. Другой раз нервы к вечеру в клубок смотаны, расстелить бы их на мягкой постели, дать им успокоиться до утра, чтобы снова бросить в пекло воздушной драки, а рядом, где еще утром поднимался с тобой товарищ, пустое место. И бродят в голове разные невеселые мысли: может, завтра и это твое место некому будет согреть, и с таким же чувством будет ложиться рядом товарищ. Потом придет новичок, совсем юнец, и заполнит твое место в общежитии и левофланговым в строю... По утру, проснувшись, снова нехотя возвращаешься к этим раздумьям, они провожают в автобус... И тут начинаешь ты из наших
— Спасибо, друг, — сказал Вадим. — Спасибо не за то, что напевал сейчас — лишние сто грамм за тебя го-
ворилii,— спасибо за выручку в бою. Не предупреди ты меня, завтра некому было бы настроить вас на нужный лад перед вылетом. А вообще вполне может заменить меня в этой роли Андрей. — Вадим похлопал по костлявым лопаткам сидевшего рядом старшего лейтенанта Труда.
— Нет, — возразил Речкалов. — У тебя, Вадим, каждое слово весомо, все, что сказано, к месту. Ты знаешь, кто чем дышит и что ему нужно, и шутка твоя не ради шутки, и острота — все в цель, а голос, интонация, мимика...
— Такие вещи, Гриша, в глаза говорить вредно,— перебил Вадим. — Зазнаюсь чего доброго...
Вадим всегда засыпал мгновенно, стоило только прилечь. На этот раз лежал с закрытыми глазами, а сон не шел. На стене хрипел старый репродуктор радиотрансляции, передавали последние известия. В сводке Совинформбюро сообщалось, что в крупных воздушных сражениях западнее Краснодара советские летчики сбили 55 самолетов противника, наши потери — 11 самолетов.
— Спишь, Люда? — тихо спросил Вадим.
— Нет. А ты чего? Тебе же вставать рано?
— Так, не спится.
— А я почему-то о Кубани думаю —не видела еще. Какая она, гадаю, если с нашим Днепром сравнить...
— Каждая река свою красу имеет, — ответил Вадим. Ежедневно с высоты вижу я эту извилистую ленту. Кубань, Кубань... А мне, веришь, Волга по ночам снится. Широкая, просторная. Мчусь по ней на моторке — дух захватывает... Ты не знаешь, какое удовольствие доставляло мне в школьные каникулы развозить по реке в окрестностях Куйбышева почту.
Вадим помолчал, потом, что-то вспомнив, улыбнулся.
— Случай один был,— снова заговорил он.-Как-то почтальон привез к причалу свой срочный груз. Сложил я его в лодку и говорю ему: «Садись, папаша, опаздываем». А он глянул на реку — потемнела, насупилась Волга, черные тучи надвигаются с запада, гроза приближается— и говорит: «Надо переждать, парень». Я ему: «Как эго переждать? Люди газеты, письма ждут, теле-108 граммы разные. Сотни судеб людских в этих мешках притаились, может, жизнь чья в твоих руках, опоздай — и оборвется она...» Сел почтальон в лодку — совесть заго: ворпля. Выскочил я па речной простор и давай поперек волны резать, только брызги через наши головы летят; А волны растут, растут, все вокруг ревет, сверкает, грохочет, а я правлю, я знаю, как править, чтобы не опрокинуло даже в самый сильный шторм, и песню от радости горланю. И тут мой пассажир не выдержал, взмолился, к берегу просит причалить, а сам плачет: детки у него маленькие сиротами останутся. Сжалился бы я над ним, и в самом деле сиротами б остались его детки. К берегу повернуть на такой волне --тут же удар в борт, и, как перышко, перевернуло бы нашу лодочку. Пришил я почтальона взглядом своим к месту, чтобы не рыпался, а лодка с гребня на гребень перелетает... В общем, доставил я его куда полагается вовремя, и гроза к тому времени утихла... А знаешь, как мама переживала. Рассказывала, когда буря налетела, глянула она на часы — время как раз мне почту везти — и от волнения места себе найти не могла. Знает мой упрямый характер — не стану ждать, пока буря утихнет. А потом уже и солнце снова засияло, а меня нет и нет. Не выдержала, поехала к причалу, выбежала на берег — нет моей моторки, и сердце ее оборвалось. Сбежала по тропинке вниз, увидела: лодка из воды под обрыв выволочена, и я в ней сплю, как я умею спать, — еле добудилась...