Человек из народа
Шрифт:
Он пожал мне руку. Я смотрел ему прямо в глаза. Он чуть нахмурился, и на его лице появилось задумчивое выражение. Нетерпеливым жестом он прервал директора, когда тот, словно попугай, уже в который раз завел свое: «Имею честь представить вам, сэр…»
– Ну, конечно, – произнес министр, ни к кому не обращаясь, а как бы нажимая кнопку спрятанного в голове запоминающего устройства, – это Одили.
– Да, сэр. – Не успел я вымолвить эти слова, как он заключил меня в объятья и чуть не задушил, прижимая к облаченной в шелка груди.
– У вас удивительная память, –
Он разжал объятья, но все еще удерживал меня рукой за плечо. Затем повернулся к директору и не без гордости сказал:
– Я учил его… э-э…
– В третьем классе, – подсказал я.
– Ну конечно! – воскликнул он. Казалось, даже встреча с давно потерянным сыном не могла бы обрадовать его больше.
– Он наша надежда и опора, – сказал директор в топ министру. Это была его первая похвала за все время моего пребывания в школе.
– Одили Великий, – пошутил министр, все еще задыхаясь от восторга. – Где же ты пропадал все это время?
Я ответил, что окончил университет и вот уж полтора года преподаю в школе.
– Молодей! – похвалил он. – Я знал, что он получит университетское образование. Я всегда говорил его одноклассникам, что Одили станет большим человеком и им еще придется величать его «сэр». Что же ты не дал знать, когда кончил университет?
– Видите ли… – отвечал я, стыдно признаться, весьма польщенный. – Министры такие занятые люди…
– Занятые? Ерунда! Да будет тебе известно, что министр – только слуга. Как бы он ни был занят, он всегда к услугам хозяина. – Все вокруг засмеялись и зааплодировали. Нанга похлопал меня по плечу и велел непременно подойти к нему после приема. – А по то прикажу привести тебя под конвоем.
Я стал героем дня. Голова у меня пошла кругом. Все вокруг казалось каким-то нереальным, голоса доносились словно издалека. Я понимал, что должен быть зол па себя, но злости не было. Я даже поймал себя па мысли: уж не подходил ли я к политике со слишком строгими мерками, которые к ней неприменимы. Но вот я вернулся к действительности и услышал, как министр говорит одному из учителей:
– Это прекрасно. Порой я жалею, что оставил педагогическое поприще. Хоть я теперь и министр, клянусь богом, я чувствовал себя счастливее, когда был учителем.
У меня отличная память, и все же я сам не понимаю, как мне удалось запомнить слово в слово все, что говорил в тот день министр. Я мог бы от начала до конца воспроизвести речь, которую он произнес чуть попозже.
– Видит бог, – продолжал министр, – я поныне жалею об этом. Что может быть благороднее профессии учителя?
Тут все прямо-таки покатились со смеху, в том числе достопочтенный министр, да и я сам. Этот человек отличался бесподобной самоуверенностью. Только он мог позволить себе такую рискованную шутку – если, конечно, он и в самом деле думал пошутить, – когда повсюду среди учителей царило нескрываемое недовольство. Но вот смех утих, и мистер Нанга, вновь перейдя на серьезный тон, доверительно сообщил:
– Можете не сомневаться, те из членов кабинета,
– Кто был учителем, всегда им останется, – сказал старший преподаватель, поправляя рукава своей вылинявшей мантии.
– Золотые слова! – заметил я.
Мне хочется думать, что это прозвучало саркастически. Чтобы понять, какой притягательной силой обладал этот человек, нужно было испытать ее действие на себе. Будь я суеверен, я бы сказал, что его амулетом было обаяние.
– Только учителя могут оказать такой прекрасный прием. – Он повернулся к приехавшему с ним корреспонденту: – Посмотрите, какое стечение народа!
Корреспондент тотчас выхватил записную книжку и принялся что-то строчить.
– За всю историю Анаты такого еще не было, – заявил мистер Нвеге.
– Вы слышали, Джеймс? – обратился министр к корреспонденту.
– Нет, сэр. А в чем дело?
– Этот джентльмен говорит, что такого еще не было за всю историю Анаты, – повторил я за мистера Нвеге. На этот раз я намеренно валял дурака.
– Как зовут этого джентльмена?
Мистер Нвеге назвал себя и свой полный титул – владелец и директор анатской средней школы. Затем он повернулся к министру и сказал, чтобы подчеркнуть свою роль в организации этой встречи:
– Я лично обошел все селение и оповестил людей о вашем приезде… я хочу сказать, о приезде министра.
Тем временем мы вошли в актовый зал; министра и его свиту усадили на возвышении. Появление высокого гостя было встречено оглушительными овациями и криками. Мистер Нанга, поворачиваясь во все стороны, приветственно махал веером.
– Благодарю вас, сэр, благодарю вас, – кивнул он мистеру Нвеге.
Огромный, свирепого вида детина из свиты министра, стоявший вместе с нами позади возвышения, прогудел:
– Вот то-то и оно. Сыщите-ка еще такого министра, чтобы говорил «сэр» всякому, кто старше его. Нипочем не сыщете.
Все согласились, что человека, который, несмотря на свой высокий пост, отдавал бы дань уважения старшим, встретишь не часто и что мистер Нанга в этом смысле – исключение. От такой грубой лести мне стало неловко за министра: верный признак того, насколько изменилось – или, быть может, еще только менялось? – мое отношение к нему.
– Министр, не министр – каждый должен почитать старших, – промолвил мистер Нанга. – Пусть другие ведут себя, как им угодно, а мой девиз: поступай, как совесть велит, и посрамишь дьявола.
Меня поневоле восхищало в нем полное отсутствие скромности. Ведь скромность не что иное, как оборотная сторона гордыни. Каждый из нас думает про себя, что он парень хоть куда. Скромность мешает нам заявить об этом вслух, хотя мы не прочь услышать это от других. Быть может, именно отказ от такого рода лицемерия и помогает людям вроде Нанги преуспеть, в то время как мягкотелые идеалисты только тешат сами себя, пытаясь привнести в политику неуместную щепетильность и деликатность.
Пока я предавался подобным размышлениям, вокруг пышным цветом расцветала грубая лесть.