Человек из очереди

Притула Дмитрий

Это нам известно. То есть следователь намекнул, что именно поэтому и разыскивает инструмент, то есть в том смысле, что это почти казенное имущество, а так-то у нас и других дел по горло помимо дудочки отдельно взятого частного человека.

А кто мог, как вы думаете, утянуть флейту? Вот этого я как раз не знаю. Не соседи? Нет, не соседи. У меня несколько флейт, а взяли только эту, и ничего более, и они не знали, что именно эта дудочка дорогая, и у меня очень хорошие соседи.

И это правда — у Людмилы Васильевны хорошие соседи.

Но

все по порядку.

Это коммуналка, но маленькая коммуналка. Помимо Людмилы Васильевны еще две семьи: пожилая пара и средних лет выпивающая, но без хулиганства — пара. Когда люди выпивают без хулиганства, это вполне можно терпеть. И жили дружно. Главное: терпели работу Людмилы Васильевны. Она детишек учила играть вот именно на флейте. Ну, когда она сама играет, это ладно, всё же песенки красивые и грустные. Но когда детишки истязают дудочку, дело другое. Да при этом Людмила Васильевна подыгрывает им на пианино. Но терпели.

Может, любили Людмилу Васильевну — вот она музыкантка, а не возникает, мол, у меня кости беленькие, а у вас тоже беленькие, но потемнее. А может, жалели. Да, пожалуй, именно жалели.

Но все по порядку.

Дело в том, что Людмила Васильевна — инвалидка детства. Лет в десять-двенадцать она такую болезнь перенесла, что левая ножка осталась навсегда такой, какой была до болезни. То есть правая ножка росла, а левая — нет. И без костылей Людмила Васильевна передвигаться не могла. Вот у кого жизнь зависит от погоды — посыпал дворник лед песком или солью или не посыпал.

И соседи Людмилу Васильевну жалели. Когда подходила ее очередь мыть квартиру и лестницу, за нее это делали другие женщины. Что-то им Людмила Васильевна платила, но это так, больше для виду. А какие деньги у учительницы музыки? Это все понятно. Нет, жили дружно. Даже Новый год встречали всей квартирой.

Правда, было время, когда Людмила Васильевна почти получила однокомнатную квартиру. В школе ее ценили — вот она не только на флейте играет, но, если заболеет учитель на пианино, она безотказно заменит его.

И детишки ее любили и, если помимо школьных занятий надо еще маленько поднажать, приходили к ней домой. И, что характерно и удивительно, — бесплатно. Нет, инвалидка, музыкантка и одинокая — и бесплатно.

И школа пробивала ей однокомнатную квартиру. Но сперва соответствующее звание пробили: и человек заслуженный, и звание соответствующее, а живет в коммуналке. И уже все вовсе было в порядке, но пришли реформы, и жилье перестали давать, а тем более бесплатно. И Людмиле Васильевне, да и всем, было понятно, что это уже навсегда.

Если, конечно же, не случится чудо.

А какое может быть чудо, если ты учительница музыки, да инвалидка детства, да если тебе пятьдесят с хвостиком. Пусть с небольшим, но ведь же с хвостиком.

А тут еще такое горе: украли, значит, флейту.

И как-то на эту пропажу Людмила Васильевна очень уж нездорово отреагировала.

Ну, если

разобраться, хоть и дорогая, и даже неправдоподобно дорогая флейта, но это ведь вещица, а не единственный и невозвратный твой человек. Но нет.

Следователь ведь прав, флейта — это, в сущности, дудочка, в которую ты, сделав губки бантиком, дуешь, и тогда льется красивая песенка.

Людмила же Васильевна относилась к этой дудочке, как к живому человеку. Она как-то призналась соседке — вот которая как раз постарше, — что у флейты голос человеческий. И когда Людмиле Васильевне, представить себе, грустно или одиноко, она дует в эту флейту, и та отвечает, значит, человеческим голосом, а это ничего, бывали и похуже времена — и у тебя и у всех, — и ведь все проходило, и это времечко, даже краткий миг, когда тебе грустно и одиноко, тоже пройдет. Только потерпи маленько.

Да, единственный и близкий друг и не обманет, но скажет тебе исключительно то, что ты хочешь от него слышать.

У Людмилы Васильевны, значит, было несколько дудочек, но любила она именно эту. Конечно же, не потому, что она дорогая. Все как раз наоборот: флейта потому дорогая, что голос у нее человеческий, и она всегда успокоит и утешит, и она, видать, не позволяла разворачивать жизнь грустной и даже нестерпимой стороной — инвалидка, одинокая и живет в коммуналке, но поворачивала взгляд Людмилы Васильевны точнехонько в противоположную сторону: к примеру, уважают на работе, любят ученики, незловредные соседи. И есть верный друг — вот как раз эта флейта. И в этом случае можно даже считать, что жизнь вполне удалась. И Людмила Васильевна всегда была улыбчивой, веселой и на удивление приветливой.

И вот флейту украли. И Людмила Васильевна была безутешна. Главное — она знала, что флейта исчезла навсегда. Если не могут найти пропавшие миллиарды, кто станет искать какую-то флейту, в сущности говоря, дудочку.

Но хоть была Людмила Васильевна безутешна, голову бесполезными соображениями — а кто мог бы украсть? — не забивала. Никто не мог. С соседями все ясно — они не знали, что флейта дорогая. А знали в музее инструментов и в школе — учителя и ученики.

Ну да, Людмила Васильевна, если была учеником довольна, давала поиграть на своей флейте, чтоб, значит, человек почувствовал, что такое настоящий инструмент. Нет, голову бесполезными соображениями она не забивала.

А вот горевала безутешно — это да. И иной раз говорила знакомым: вот я сомневаюсь теперь, правильно ли я поступила, что хранила эту флейту.

Ладно, в прежние годы за настоящую цену инструмент нельзя было продать — такие деньги у людей не водились, — но в новейшие времена, может, как раз и следовало продать. И обменять комнату на квартиру, и одеться нормально, а не по-музыкантски, и что-то оставить на старость — все-таки несколько тысяч зеленоватых долларов делают ожидание старости, тем более в случае малой подвижности, менее тревожным.