Человек из пустыни
Шрифт:
Илидор, увидев, что наделало с Джимом его слишком взволнованное появление, воскликнул:
— Папуля, нет, нет! Ты не так понял… Пузырёк… он… Он очнулся!
— Что?.. Что?.. — пролепетал Джим. Он был готов скорее поверить в смерть Лейлора, чем в его выздоровление, и эта радостная новость даже не сразу дошла до его сознания. — Он… не умер?
— Да нет же, папуля, нет! — засмеялся Илидор. — Он открыл глаза и пошевелил руками! Он пришёл в себя!
Г-ну Пойнэммеру показалось, что Джим сейчас потеряет сознание — так ослабела его рука, которую г-н Пойнэммер
— Ваша светлость! — воскликнул он испуганно.
Но Джим, вместо того чтобы повалиться без чувств на спинку кресла, вдруг обвил руками шею слуги закона и влепил ему в губы такой сочный поцелуй, что тот сначала ошеломлённо вытаращил глаза, а потом блаженно зажмурился и припал на колено. Марис звонко засмеялся. Джим, откинувшись в кресле, закрыл лицо руками, и сначала было неясно, плачет он или смеётся. Когда его руки упали на колени, все увидели его залитую слезами улыбку. Смущённый г-н Пойнэммер поглаживал ладошкой голову: такого «вознаграждения» он явно не ожидал, но невооружённым глазом было видно, как оно ему понравилось. Он был бы не прочь получить ещё, но ему пришлось довольствоваться одним поцелуем. И он вышел из положения, сказав:
— Я чрезвычайно счастлив присутствовать при сем радостном событии, ваша светлость. Я желаю вашему младшему сыну скорейшего выздоровления и, если вы не сочтёте это за дерзость с моей стороны, я пришлю цветы.
Ответом ему была затуманенная слезами улыбка.
Не было больше ни ущелья, ни долины, ни белого города, была прозрачная крышка, сквозь которую виднелась белая комната. Ещё его оплетали какие-то трубки и провода, которые мешали, и Лейлор, подняв слабую руку, оторвал их от лица, вытащил из горла гофрированный шланг. Сразу на разные голоса тревожно запищали какие-то аппараты, а крышку подняли, и Лейлор увидел над собой два взволнованных, сияющих радостью лица. Видел он почему-то смутно, черты этих лиц расплывались перед глазами, но один из тех, кто склонился над ним — он и снял крышку, — был коротко стриженый, светлоглазый, в серебристо-серой жилетке и белой водолазке, а другой — с роскошной шевелюрой янтарного оттенка.
— Пузырёк! Солнышко моё! — взволнованно воскликнул первый, снимая с головы Лейлора какой-то шлем с проводами. — Ты меня видишь, родной мой? Узнаёшь? Это я, Илидор!
Примчались какие-то люди в белой спецодежде и шапочках, стали осматривать Лейлора, светить ему в глаза фонариком, а Илидору и тому, с янтарными волосами, приказали выйти. Но те и не подумали повиноваться, они стояли в комнате и махали Лейлору:
— Малыш, мы здесь! Мы с тобой! Мы любим тебя, детка!
Люди в белом стали проводить над Лейлором какие-то тесты, сыпля при этом медицинскими терминами, так что речь их звучала, как тарабарщина. Лейлору хотелось крикнуть: «Хватит меня мучить! Я жив!» — но язык ему не повиновался. Ему мало что повиновалось из частей его тела — только, пожалуй, руки немного шевелились.
Комната стала другой: стены были не белые, а с какими-то голубыми завитками. Лейлор лежал уже не в прозрачной капсуле, а на обычной кровати, с серебристыми бортиками, белым одеялом и двумя тумбочками, на каждой из которых стояло по букету цветов. Видел он намного лучше, а поэтому легко узнал отца, который сидел рядом и держал его руку в своих.
— Лейлор, сынок, ты меня узнаёшь?
«Папа», — хотел позвать Лейлор, но почему-то не мог говорить. Какой-то человек в белом сказал:
— Нужно некоторое время, чтобы речь восстановилась. Его мозг
— Но он меня слышит? — спросил отец, обеспокоенно всматриваясь в лицо Лейлора.
— Полагаю, слышит и понимает, — ответил человек в белом. — Но ответить вам он пока не может.
Отец грустно покивал головой, но в его глазах теплился свет надежды. Дотронувшись рукой до букета слева от кровати, он сказал:
— Это от нас с Илидором, детка. А вон тот букет — это от господина Пойнэммера. Помнишь его? Такой маленький, лысенький, с чёрной прядью на голове. Он передаёт тебе привет и желает поскорее поправиться.
Маленький лысенький человечек в чёрном вскоре появился сам, в сопровождении отца. Он взял руку Лейлора своими маленькими тёплыми лапками и поцеловал. Отец стоял, отвернувшись, и вытирал платочком глаза, и лысенький человечек, увидев это, взял его за плечи и стал ласково нашёптывать что-то успокоительное.
— Вы так добры, господин Пойнэммер, — пробормотал отец.
Потом их сменил Илидор: теперь Лейлор хорошо его видел. Старший брат почему-то был без формы, в гражданском.
— Пузырёк, маленький мой, — ласково сказал он, гладя Лейлора по волосам. — Всё хорошо, ты идёшь на поправку. Скоро ты встанешь. Мы все с тобой.
Приходили Серино с Эсгином, и Лейлор узнал, что ребёнок у них уже родился, и его назвали Зелхо, в честь лорда Райвенна. Лорд Райвенн с Альмагиром тоже приходили, также побывали у него Дейкин и Дарган. Близнецы были весьма озабочены тем, что Лейлор не может говорить, и даже принесли с собой какие-то свои приборы, чтобы обследовать Лейлора. Когда Лейлор увидел Дейкина, ему показалось, что это молодой лорд Дитмар, и слова молитвы снова зазвучали у него в ушах, а из глаз покатились слёзы. Ему столько хотелось им рассказать, но он не мог: его язык был нем.
— Ничего, малыш, мы научим тебя снова говорить, — пообещал Дейкин, целуя Лейлора.
А потом пришёл Раданайт. Когда Лейлор находился в ином измерении, он видел его с короткими волосами, а теперь понял, что ему это не показалось: Раданайт действительно был острижен, но это ничуть не портило его, даже шло ему. Опустившись на колени возле кровати и склонив голову, он долго молчал, а когда поднял лицо и взглянул на Лейлора, его глаза были полны слёз, а на щеках блестели мокрые полоски. Ещё никогда Лейлор не видел короля плачущим, и при виде его слёз в нём что-то ёкнуло и отдалось мощным биением — какой-то большой мягкий орган, пульсирующий, как медуза. Это было восхитительное чувство, почти осязаемое, насыщенное теплом жизни.
— Ты всё знаешь, — проговорил Раданайт тихо. — Не буду отрицать: это было. Если можешь, прости меня и прими таким, как я есть… Хоть я и знаю, что недостоин тебя. Я чудовище… Это я во всём виноват, только я один…
Подняв руку, Лейлор стёр с его щек мокрые ручейки. Раданайт сжал его руку, прильнул к ней губами и зажмурил глаза с мокрыми ресницами. Лейлору хотелось ему сказать, что он слышал, как Раданайт его звал, и что в его душе теперь всё по-другому, но между ними стояла стена безмолвия. Если бы Раданайт умел читать мысли! Всё, что Лейлор мог, — это только взять его руку и приложить туда, где в нём пульсировала эта большая мягкая медуза, чтобы Раданайт мог каким-нибудь шестым чувством уловить её вибрации. Наверно, Раданайт что-то почувствовал, потому что он наклонился и накрыл губы Лейлора своими — знакомое, тёплое и щекотное ощущение, которого Лейлору так не хватало в ущелье.