Человек, которого я убил
Шрифт:
– Записка, – снова начал я, – там все написано, там полная правда. Я забыл… но, когда писал, помнил.
– Записка приобщена к делу, – сурово, уже без тени сочувствия сказали мне. – А теперь расскажите подробно, не упуская ни малейшей детали, как вы стали убийцей.
Я не хотел никаких для себя оправданий и смягчения приговора тоже не хотел, но, когда оказался в тюрьме, мне навязали адвоката.
– Полагается по закону, – объяснили они и оставили меня с ним наедине.
– Беляев Семен Александрович, – представился адвокат и, заскрипев всеми своими членами, медленно, будто несмазанный железный дровосек, опустился на
Сначала он мне совсем не понравился. Его мертвенно-бледное лицо просто испугало, его заторможенно-механические движения наводили на мысль о зомби. Мне казалось, что он давно уже умер, но был каким-то колдовским способом оживлен. Но потом я к адвокату привык и даже привязался, хоть и доставлял он мне немало мучений. Вопросами он, впрочем, меня не терзал, сам рассказывал мне обо мне, выстраивая линию защиты. Получалось, что не убить я не мог – это была самая натуральная самозащита.
– Неправда, – возражал я, – никто в это не поверит, ведь причина убийства указана в записке.
– Записка утеряна, – спокойно объяснил он, – пропала из дела. – Семен Александрович подмигнул, и мне стало ясно, кто этому поспособствовал.
– Но родственники, – не унимался я, – его родственники, они не согласятся с таким поворотом, добудут какие-нибудь доказательства…
– Успокойтесь, никаких родственников у него нет. Человек, которого вы убили, – неизвестно кто. При нем не нашлось никаких документов, не поступило никаких заявлений, отпечатки пальцев не дали никакого результата. Неустановленная личность. Волноваться совершенно не о чем. – Адвокат положил мне руку на плечо, я попытался ее стряхнуть – ничего не вышло. – Самозащита…
– Но не было никакой борьбы. Он стоял и не верил, что я смогу выстрелить. Я тоже не верил…
– Борьба началась давно, – перебил адвокат, – задолго до этого. Стоит только слегка напрячь память, и все встанет на свои места. Вспомните – коридор, длинный, белый и страшный.
Коридор… Да, я помню. Запах отчаяния оглушает меня. Голос адвоката расплывается, слабеет, остается где-то позади. Я в коридоре один. Ноги подкашиваются, не желают идти туда, куда идти невозможно. Пытаюсь сбежать, ухватиться за голос адвоката, но ничего не получается. Скольжу по коридору, меня уносит вперед, к страшной цели. Вот сейчас доскольжу и узнаю правду. Я не хочу ее знать! Надрывно, захлебываясь, словно от рыданий, стучат часы. Мне их не видно, но помню: часы были, часы несли нечто важное, часы приближали к… Нет, не надо! Я не хочу вспоминать!
– Не хотите – не надо. – Голос Семена Александровича, моего милейшего адвоката, возвращает в реальность. – Но уж поверьте, он был там, он виноват в том, что тогда произошло.
Перевожу дыхание – господи, как же мне плохо!
– Ладно, на сегодня достаточно. Отдыхайте.
Беляев прощается и уходит. Меня уводят в камеру. Можно спокойно жить. До утра.
В моей камере всегда одинаково тусклый свет, тишина, изредка нарушаемая приходом охранника, застоявшийся воздух, которым с непривычки и дышать невозможно, и полное отсутствие событий. Никаких визитов родственников, никаких писем извне – с «того света», как я это называю. Со временем я и к этому привык. Настолько, что не хочу теперь никаких изменений.
А первое время, конечно, скучал, требовал свиданий. Но и охранник, и следователь, и даже мой адвокат – все смотрели на меня как на неразумного ребенка, который просит невозможного.
Однажды я спросил, кто его нанял, чтобы меня защищать. Беляев рассмеялся потусторонним смехом и ответил:
– Одно из главных условий нанимателя – это тайна. В ваших интересах не знать, на кого я работаю. – И тут же перевел разговор на другое:
– Вот вы считаете, Максим, что ваша жертва – действительно жертва, невинно пострадавший, и не желаете сойти с этой точки, а между тем… – И бросил меня в новое мучительное воспоминание.
Я шел по улице летним днем, нес в руке букет колокольчиков. Свидание было назначено в парке, на третьей скамейке от центрального входа, где слышна только флейта (по мере приближения к оркестру к ней прибавляются все новые и новые инструменты). Улица была прямо-таки наводнена магазинами. Мое отражение в витринах почему-то меня пугало. Я старался не смотреть, сосредоточиться на предстоящем свидании, проникнуться ожиданием счастья, но мое размноженное зеркалами лицо все время попадало в поле зрения.
Нет, нет, это было не тогда, счастье на тот момент уже закончилось, я шел, чтобы с ней расстаться.
Она уже ждала на скамейке. Увидев меня, поднялась и пошла навстречу. Я протянул ей букет, она улыбнулась так по-детски радостно, что я чуть было не отступил от принятого решения. Но смог, смог преодолеть слабость, сказал то, что должен был сказать: «Мы видимся в последний раз».
Она не поверила, опять улыбнулась и каким-то несвойственным ей кокетливым движением прикрыла лицо букетом. И тогда мне стало совсем легко довести до конца задуманное.
«Мы не должны больше встречаться, – жестко проговорил я. – Никогда».
– А ведь она была вашей невестой, – сочувственно проговорил Беляев. Я вздрогнул, потому что совсем забыл о его присутствии. – Это из-за него вы расстались.
– Возможно, – неуверенно согласился я. – Но при чем тут самозащита?
– Вы не могли поступить по-другому, – упрямо сказал адвокат и нахмурился. – Вы были счастливым, успешным человеком, а он все разрушил.
– Ну хорошо, я согласен. Только не надо больше меня мучить этими воспоминаниями. Я вам верю – иначе я поступить не мог. Что же вам еще?
– Не верите! И продолжаете мучиться.
– Неправда! Мне давно уже все равно, и если бы не вы, я вообще ни о чем бы не думал.
– Да нет, вам только так кажется. На самом деле вы все еще пытаетесь понять, кто этот человек и почему вы его убили. И пока не успокоитесь окончательно, я не могу быть уверенным за исход суда.
Я попросился в камеру, но Беляев на этот раз проявил твердость.
– Нет, – сурово проговорил он, – мы еще не закончили. – И вдруг лицо его совершенно преобразилось, жесткость сошла с него. Он улыбнулся какой-то лирической улыбкой, словно погружаясь в приятные, трогательные воспоминания.