Человек, которому всегда везло
Шрифт:
.................................................................................
Тихий провинциальный город успокоился быстро, еще утром толпы любопытных и сочувствующих провожали "несчастненьких" забритых на цареву службу, а уже к обеду все затихло и жизнь вошла в прежнее неспешное течение. В местном дворянском обществе,, что собралось вечером во "дворце" городничего местечковый бомонд обсуждал только два основных значительных события. Первое было связано с женой отставного поручика артиллерии, которую случайно при облаве на базаре подвергли "возмутительному насилию" - тут общество было единогласно, дескать дамочка сама виноватая, ползать по базарам - это удел кухарок и прочих простолюдинок. Особенно долго судачили жены офицеров и чиновников, пикантность происшествию придавал тот факт, что с пострадавшей случилась от испуга, что называется "детская болезнь" недержания... ш-ш-ш! Другое происшествие вызвало несомненно больше внимания, благо в отличии от обмочившейся "отставной поручицы" главный герой присутствовал и охотно отвечал на все вопросы. Курляндский дворянин Филипп Карлович Пферд, следовавший в Москву по коммерческой надобности, был ограблен собственными камердинером и кучером. Злодеи обманом завезли бедного немца в сторону от тракта в глухой далекий лес близ деревни Сосновки. И только благодаря исключительному мужеству и маленькому карманному двуствольному пистолету английской работы, храбрый
Надо сказать, что женская половина чиновно-помещичего общества ему не понравилась, одеты красиво и даже со вкусом, но вот лица, б-р-р... явно результат вырождения вследствие близкородственных связей и алкоголизма. Нет пожалуй он себе девок поищет в деревнях среди пейзанок, и для здоровья полезнее, а то тут еще наградят триппером.
Был объявлен розыск, согласно представленным документам и по приметам со слов хозяина, на вольнонаемного кучера Иоганна Лемке и крепостного крестьянина Алексашку Иванцова, и примерно через три дня стало ясно, что второй злодей уже давно задержан, но к сожалению вернуть движимое имущество законному владельцу невозможно, на него уже наложила руку казна. Любезный городничий посоветовал своему новому курляндскому другу подать в Москве прощение в военное ведомство, на предмет возмещения убытков, так за рекрута причиталось так называемая "рекрутская" квитанция, верных 800 рублей серебром, а при случае и больше. "Филипп Карлыч", как его прозвали в городе однако пока в Москву уезжать не спешил, квартировал сначала на постоялом дворе, а потом снял приличное чину помещение у одной местной вдовы-купчихи. складывалось впечатление, что "немец" ждал, когда найдут коляску с остальным похищенным разбойниками имуществом. Наивный дурачок, разбойников рано или поздно конечно словят, а вот имущество - штука тонкая и очень уж склонная к растрате и пропиванию, что злоумышленники не спустили, то за них утилизируют полицейские служители. Постепенно он стал в городе своим человеком в кругу местной аристократии - чиновников и офицеров, дело нехитрое... Достаточно было проиграть в карты 200-300 рублей и еще на столько же примерно спонсировать пьянки с цыганами и вот результат: "Душка наш Карлыч...", охотно принимают в каждом доме. Пришлось правда пожертвовать еще и здоровьем, любимая провинциальными "джентльменами" жженка - адская смесь рома и спирта, для почек человека не пившего ранее ничего крепче крепленого пива, безусловно тяжелое испытание. Эпизодически он ездил с визитами к окрестным сельским помещикам, народ в провинции как известно простой и гостеприимный, особенно у кого дочки заневестились, и даже прикупил однажды по случаю крошечную деревушку с тремя десятками крепостных душ. Прежний хозяин был безумно рад выгодной сделке, мало того, что имущество заложено, так ему удалось еще перед продажей всех молодых крепких парней сбыть казне в рекруты. Но ничего, кажется курляндец был доволен приобретением, ведь теперь можно набрать из крестьян собственных дворовых, не прибегая к покупкам или найму в городе, где все слуги, что называется уже "сомнительной нравственности". На первое время наш новоявленный барин ограничился мальчишкой для услуг и посылок, работы по дому, а так же молодой девкой в качестве горничной или кухарки. Девица Марфа правда оказалась на редкость глупой, годной только для сексуальных развлечений, к коим у Виктора Степановича неожиданно появилась сильная тяга. Определенно перемещение во времени благотворно сказалось на физическом состоянии нашего современника, у него даже близорукость исчезла полностью, а тут еще и словно виагры пуд употребил, просто дикое желание "иметь всех желающих" прорезалось. Поэтому пока Петька гремит сковородками на кухне или в комнатах метет, или бегает по городу, разносит записки от хозяина, Марфуша в спальне под чутким руководством господина: "Повернись так, да нет по-другому, набок дура ложись и задницей ко мне!" осваивает Камасутру. Дело шло на редкость туго, и временами бывшему профессору-историку приходилось прибегать к банальному рукоприкладству. Нет читатель, не осуждайте по местным меркам он просто исключительный гуманист, так изредка отпустит пинок заснувшему на пороге кухни Петьке и пару-тройку оплеух бестолковой наложнице - разве это наказание, когда кругом в ходу розги и палки, и не поротого дворового просто невозможно найти? Ведь даже благородные барыни не гнушаются собственноручно избивать в кровь своих горничных и прочих "девок", так им "подлым" и надо, должны угадывать малейшее желание хозяев. Прошла неделя, другая... все шло к тому, что "наш Карлыч" осядет в городе N навсегда, поэтому, когда он внезапно засобирался в Москву местное общество охватило глубокое уныние - как же так, ведь уже привыкли?
– "Я аристантец не собака, я такой жи чаловек... Бросил ложку сам заплакал, начал хлеб с водой кусать..." -этот стон у нас песней зовется, позднее Александр узнал, что по наставлениям рекрутам положено орать что-то бодрое и воинственное, но здесь пока будущие воины предпочитали унылые и протяжные арестантские мотивы. Невольно и он поддался
"Таганка, я твой бессменный арестант... Погибли юность и талант в твоих стенах." -народ у нас восприимчив к таким вещам, один раз услышали и понеслось, песня понравилась, смысл тут дело десятое, лишь бы звучало душевно, по настроению. Слова конечно со временем претерпят искажения, так "юность" может превратиться в "унос", "талант" в "талан", но сам мотив останется в народной памяти на века. Партионный офицер приехавший в пересыльную тюрьму заранее, в самом деле чего ему тащится с арестантами, несказанно удивился тогда, уж не "скубентов" осужденных к отдаче в солдаты, набрали ли целый этап? Да нет, он смотрел их еще там в городе, рожи вроде у всех мужицкие, сплошь одно мещанское быдло, "благородных" нет - этих он с первого взгляда привык отличать. А жаль, прямо руки чешутся, врезать бы хоть одному такому умнику в нежное и холеное рыло, так что бы зубы хрустнули.
Вот таким образом завершился у Сашки второй день в прошлом, за ним последовал третий и далее он сбился со счета. К этапу постепенно присоединяли другие партии рекрутов, и вскоре по дороге уже ползли неровной колонной почти две сотни "арестантов", некоторые из бедолаг не выдержали тягот пути, их сперва везли в обозе, а позднее когда места на телегах уже не было стали оставлять в острогах по дороге. Все происходило по одному заведенному сценарию: утром встали, похлебали баланды с черным хлебом, охрана всех пересчитала и приковала на прутья, железный наручник стал таким же привычным и естественным для нашего современника, как когда-то браслет часов. А далее опять бесконечная пыльная дорога, даже дешевой противной водки уже купить - деньги закончились на третий день, и он опять вновь и вновь оказывался вдали от замка... В чем же дело: или фатальное невезение, или конвойные были не столь тупыми как ему показалось с первого взгляда. Все эти дни изнурительного долго пути слились в его памяти в один единственный и почти бесконечный. В итоге под занавес он совершенно, как бы одурел и отупел - защитная реакция организма, но в этом то было и спасение... Если убежать или спрятаться нельзя, то надо слиться с общей серой массой, иначе здесь не выжить: торчащий гвоздь бьют по шляпке. Как бы не была жестока система, но в первую очередь она бьет по "необычным", поэтому единственная защита - маскировка, до поры до времени. А там посмотрим, проклятый бункер врезался в память, точно клеймо каленным железом, уже не стереть никак, однажды он туда вернется и тогда... Главное теперь сохранить свое "я" не превратиться в "оловянного солдатика", робота из мяса и костей.
Солнце медленно, точно нехотя пытается спрятаться за тающий в дымке горизонт, последний длинный день уходящего лета на исходе. Кипит, булькает в ведерном котле наваристая пшенная каша заправленная салом на небольшом костерке, дежурное солдатское лакомство и уже раздражает вкусным ароматом обоняние голодных людей, вдали слышны тихое ржание, распряженных на ночь, лошадей обоза, да негромкая беззлобная перебранка выбирающих места для ночлега арестантов, все настолько устали от долгого перехода, что даже сил нет по-настоящему высказать, что на сердце за день накипело. У дальнего костра, за компанию вместе с конвойными солдатами коротает время странный человек. Это не арестант, и не начальник, а так... не поймешь кто, загадка - случайный гость. Он уже почти полчаса пытается втолковать вполголоса что-то очень важное сидящему отдельно от других нижних чинов в сторонке пожилому партионному унтер-офицеру, а тот только недоверчиво крутит седой головой и время от времени односложно возражает, и лишь в конце у них завязывается настоящий разговор.
– Нет ваша милость, пожалте сперва деньги на кон, наше дело служивое, сами знаете как взыщут ведь за беглого! Спина у меня не казенная, стока палок не перетерпит!
– Бог с тобой унтер, поймаете по дороге бродягу, нищего заместо моего человека, научите откликаться на нужное имя, что в первый раз что ли? Бывало ведь и раньше, ни криви брат душой, я наслышан о ваших проделках.
– Простите ваше степенство, сулят нашему брату завсегда много, а ну у вас и таких денжищ нету?
– За чем дело встало, пошли дружок к моему экипажу, там сразу и отсчитаю тебе положенный задаток, ровно треть, как уговаривались. Остальное получите после успешного дела, если конечно не подведете меня.
Унтер как бы нехотя поднялся с насиженного места вслед за щедрым на предложения гостем и двинулся по тропинке, но не один, солдат с мрачным и неживым, словно из камня вырезанным лицом последовал за ним, словно тень.
– А этот еще зачем, мы так не договаривались господин унтер-офицер!
– его недавний собеседник, обернулся и резко отреагировал на неожиданное появление нового спутника. В самом деле такие делишки принято обделывать с глазу на глаз, посторонние свидетели им не к чему.
– Это со мной, мне равно с имя делится надоть, иначе никак неможно. Пущай посмотрит, что я от их не скрадываю ничего.
– и со всех сил пытается сделать "честное лицо" господин "ундер", как обычно его величают в народе, получается плохо и наигранно. С такой протокольной мордой лучше бы и не пытался, кого он хочет обмануть? Но к сожалению условия здесь диктует он, и приходиться смириться с появлением незваного "контролера".
Быстро шелестят под грубыми корявыми пальцами нежные черно-белые бумажки ассигнаций, как не похожи они на красивые современные купюры, тысяча, другая и еще....
– денежки как известно счет любят, однако расчет здесь у каждого свой, особый. Казенная цена за рекрута - 800 полновесных серебряных рублей, но нередко желающий из податных сословий откупиться от обязанности 25 летней службы, платит уже целых 2000-2500 за услуги так называемого "добровольца". Унтер сильно рискует своей шкурой в случае провала, и посему хочет за труды получить никак не менее рыночной цены "товара", минимум 2000 надо дать солдату, в чьем непосредственном ведении находятся арестанты-рекруты на этапе, и еще две тысячи разделить между остальным конвоирам, чтобы не видели чего не надо.
– Ваш светлость, добавьте ищо стока же на задаток!
– от волнения, или от жадности служивый перешел на самую грубую лесть, возведя партнера в княжеское достоинство, -Партионному нашему поручику надоть дать, а не то их благородие непременно взыщет с нас за подмену рекрута!
Как же без этого, на долю своего обер-офицера расчетливый унтер просит сразу четыре тысячи, верно собираясь прикарманить половину, да уж и цены у них, дерут три шкуры с живого и с мертвого, ему целую деревню вместе с крепостными крестьянами и угодьями уступили дешевле... жадные тупые сволочи. Ругаясь сквозь зубы человек в добротном дорожном сюртуке английского сукна, торопливо споткнувшись о порожек, лезет в свою легкую бричку-одноколку, на таких обычно разъезжает уездное начальство и небогатые помещики, и вытягивает из толстенного дорожного чемодана еще одну пачку ассигнаций. Его внимание отвлечено и он совсем не замечает как округлились вдруг щелочки глаз на заплывшем от многодневного систематического пьянства лице унтера, а его подручный с повадками профессионального душегуба неслышно, точно крадущийся хищник, занимает позицию за спиной жертвы... ой зря, скоро наступит развязка и беспечность будет жестоко наказана!