Человек, который был похож на Ореста

Кункейро Альваро

И то ли очнувшись от сна, то ли воскреснув, царь спешил скрыться, двигаясь на ощупь в полумраке, в тайнике, затаиться там за огромной паутиной. А потом постепенно возвращался к жизни, все в той же самой вечной коже. Эгист вставал на колени у ног Клитемнестры и обнимал их, а царица спокойно продолжала молоть крупу для каши на ужин или, закончив работу, потихоньку ела, дуя на каждую ложку. Она ставила тарелку на голову супруга и восклицала:

— Бедный ты мой, несчастный!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Указательным пальцем он водил по навигационной карте: вот берега, вот устье реки, а напротив него — два маленьких острова: один вытянутый, похожий на ящерицу, другой — круглый, точно маленькая луна. Реку обозначили зеленым цветом, она рождалась в далеких горах и долго петляла на равнине, пробегая под мостами, их двойные арки тщательно изобразил картограф. Оресту очень хотелось бы стать жрецом реки, если только такая должность существовала, жить на круглом острове, сталкивать по утрам лодку с песчаной отмели и отправляться вверх по течению. Он бы плыл и пробовал воду на вкус из серебряного кубка, ища то место, где она делается совсем пресной, там принц ставил бы флажок, считая,

что здесь — граница его владений. А может, устроить пост на берегу, на одном из холмов? Тогда надо спускаться по течению до соленой воды до того места, где река умирает в море, и отмечать границу флажками, закрепляя их, само собой разумеется, на буйках. Его дарили бы своей дружбой река и люди, жившие по ее берегам, — рыбаки и плотники. В назначенный день все они являлись бы к нему в праздничной одежде, с женами и детьми и приносили в дар рыбу, хлеб и вино. С ними являлся бы на остров или на холм музыкант, играющий на флейте и тамбурине или на пастушьей волынке, а Оресту пришлось бы по-отечески разговаривать с людьми, благодарить их, поглаживая бороду или положа левую руку на белокурую головку мальчишки, который подошел бы к нему подивиться его мечу. Ибо, где бы ни проходила эта церемония — на острове ли, на холме, он стоял бы в полный рост, в развевающемся на ветру плаще, с длинным мечом на поясе. Сестра мальчугана — девушка в белом облегающем наряде — подойдет, чтобы забрать его — как бы не помешал, и Орест посмотрит на нее тем взглядом, каким обычно награждал женщин, даря им счастье жить, заглянет в ее огромные черные глаза, пораженный ее красотой, а она зальется краской смущения. Представляя себе в мечтах свои деяния, путешествия, плавания, ночь на постоялом дворе, завтрак в трактире или приезд в незнакомый город, принц всегда придумывал в конце какую-нибудь любовную историю и, размышляя об этом, считал причиной тому не неутоленную чувственность, а свою бродячую жизнь. Живя на острове, по ночам он бы в одиночку разжигал высокий костер, чтобы корабли не разбились о подводные камни, и пропитался бы едким запахом дыма, по которому его узнают в темноте верные друзья в страшный час отмщения. Но есть ли у него верные друзья? Кто ждет его в городе, кто даст ему кров и хлеб, кто вдохновит на праведную и неотвратимую месть? Так говорила Электра: «праведная и неотвратимая», она гладила его голову, сжимала его плечи своими цепкими пальцами, целовала ему колени. Оресту надо найти товарища детских игр, который бы прикрыл его, пока он осторожно будет идти к зловещему месту. Где же все произойдет? Принц прекрасно помнил террасу с апельсиновыми деревьями в кадках, внутренний дворик с колоннами и широкой лестницей, лужайку между башней и стенами, где всегда пасся белый ягненок его сестры Ифигении и девушка делала вид, что пасется вместе с ним, пощипывая примулу и барвинки. Орест спустится по веревке и спрыгнет прямо перед Эгистом и своей матерью. Когда-то давно он придумал такое начало трагической сцены: надо спуститься по веревке с высоты. Но как это сделать? Можно попробовать действовать двумя руками, а меч зажать в зубах, но тяжелый меч зубами не удержишь, с кинжалом все бы вышло проще. Выходит, слезать придется, цепляясь одной рукой, одетой в перчатку, а другой сжимать меч. Прежде чем царская чета различит его, Клитемнестра и Агамемнон взглянут наверх, и их ослепит сверкающий, словно вложений в ножны из солнечного света, меч. Какая-нибудь женщина из его грез непременно окажется, там, но только одна. Может, это будет та девушка в широкополой соломенной шляпке, которую он увидел на площади Мантинеи [31] и которой помог собрать рассыпавшиеся яблоки. А может — та цветущая замужняя женщина, что подошла к нему украдкой и поцеловала руку. Да, конечно, эта дама могла бы взять мстителя за руку и, на бегу запечатлев на ней поцелуй, отвести туда, где он оставил своего коня. Уже сидя в седле, Орест бы наклонился дважды, чтобы поцеловать раскрытые ему навстречу губы. Хотя, впрочем, эту женщину лучше повстречать вновь на острове: врач посоветовал ей от сердечной тоски одну травку, которая растет там, дама приезжает собирать ее, видит своего возлюбленного и падает без чувств. Нет, получилось неправдоподобно: столь богатая особа явилась бы на остров не одна, а в сопровождении слуг, врача, дающего свои советы, а вероятно, даже и мужа, который вполне мог оказаться его другом. Друзья? У Ореста их не было, хотя он всегда мечтал о них. Предположим, долг отмщения не тяготеет над ним, и принц живет в своем родном городе. Он прогуливается, здороваясь с людьми, танцует на балах, беседует с портным, шьющим ему пояс, или с кузнецом, что подковывает его коня, юношу приглашают обедать, охотник приносит ему перья орла или фазана для берета, мать лучшего друга вышивает инициалы принца на новой рубашке. У него много друзей: с одними можно посекретничать наедине, с другими, которые клянутся в вечной дружбе, хорошо встретиться за накрытым столом — наполнить вином бокалы, осушить их, поставить на стол и обменяться улыбками. Из всех окон смотрят приветливые лица, люди машут ему руками, его приглашают на сбор винограда или зовут отведать мяса только что заколотого кабана. Пастух, проходя мимо со своим стадом, завидев Ореста, выбирает самого лучшего молоденького ягненка и бросает ему; тот ловит и благодарит. Но ничему этому не суждено сбыться, если он будет мстить.

31

Столица Аркадии в Древней Греции.

— Что бы ты сделал на моем месте? — спрашивает принц у отставного лоцмана, который пустил его пожить в своем доме. Перед тем как принять окончательное решение, старик, тщательно проверил, не фальшивую ли монету предлагает ему путник: он попробовал ее на зуб, бросил на землю и позвал внука прочесть, что написано на обратной стороне.

Лоцман — лысый, беззубый старик с жидкой бороденкой, его нос покрыт черными бородавками, на больших руках видны мозоли, на левой не хватает мизинца, он сильно заикается. Выпив стакан вина, хозяин протягивает кувшин гостю.

— Здесь, на моем постоялом дворе, порядки, как на корабле в открытом море. Тебе полагается на день полтора кувшина вина и два — колодезной воды: этим летом жара все никак не кончится.

— Что бы

ты сделал на моем месте? — повторяет Орест.

Старик поднимается, садится у дверей дома, на чурбан, где колют дрова, и скребет свою лысину.

— Как сказать, попадись мне под горячую руку любовник матери, я бы с ним расправился, чтоб больше неповадно было! Но когда, как ты говоришь, прошло столько лет, можно взглянуть на вещи трезво — ведь все случилось так давно. И если бы я понял, что эта дурацкая идея ломает всю мою жизнь, я бы плюнул, конечно, плюнул! Уехал бы подальше, нашел себе занятие по душе и зажил бы по-человечески: жена, собственный дом, всякие хлопоты, дети, порядок и всегда поглаженное белье. Знал я одного человека — моряка на нашем корабле, — который хотел убить отчима, считая, что тот отнял у него виноградник и упряжку волов, да еще вдобавок спит с его матерью — кому понравится, когда какой-то чужак этим занимается. Я просил моряка не убивать отчима и не портить репутацию нашего корабля, обещая ему, что когда-нибудь, в самый неожиданный момент, тот сам умрет от несчастного случая. Так и получилось. Когда мы заходили в порт того города, где они жили, отчим всегда присылал своему пасынку дыни, и вот однажды нес он нам три дыни на корабль, споткнулся на лестнице, упал, стукнулся головой о запасной якорь, что лежал на причале, и отдал концы. Когда мы ели дыни, я говорил моряку, что все это было предопределено. Но самое интересное случилось дальше: возвращаемся мы туда на следующий раз, мой моряк отправляется домой проведать свой виноградник и упряжку мулов и обнаруживает в материнской постели другого мужчину. Она, оказывается, успела еще раз выйти замуж. Изменилась только спальня: на потолке повесили сетку с айвой — новый муж был человеком с утонченным обонянием и хотел, чтобы комната приобрела иной аромат, чем тот, который царил там при его предшественниках.

— И он не убил мать? — спросил Орест.

— Разве мы можем вершить суд над своими матерями? Пей и иди спать, юноша, я разбужу тебя вечером: у нас на ужин колбаса с цветной капустой. Кто знает, может, твои прелюбодеи в тот же час будут вечерять таким же блюдом.

Средняя дочка лоцмана прошла к источнику, покачивая длинным коромыслом с двумя кувшинами, и поздоровалась с гостем. Орест, пораженный нежным мелодичным голоском, выронил свой стакан, и вино пролилось на пол.

С того дня в доме старого лоцмана у принца вошло в привычку воображать, что, если он ест, пьет, занимается каким-нибудь делом или смотрит на луну, то то же самое едят, пьют или делают прелюбодеи в его родном городе, куда он никак не мог добраться. Но Орест давно уже не думал о Микенах как о доме, как о месте, где мог и должен был жить, родина представлялась ему лужей крови, по которой плавала, словно сделанная из пробки, царская корона с двенадцатью зубцами.

I

Орест не мог решить, как ему добраться до родных мест — по суше или по морю, — но твердо знал, что начнет свой путь издалека, из какого-нибудь городка на краю света, куда не дошли вести о трагедии их семьи. Так ему будет легко придумывать, кто он, откуда и зачем странствует по свету. Если разнесется где-то слух о юноше, который ищет по миру всякие чудеса, никому и в голову не придет подумать об Оресте. А через некоторое время можно снова сменить имя, назвать другую родину и иную цель путешествия.

— Никогда не скрывай своего имени, — говорила ему Электра. — Пусть все знают: жажда мести позвала тебя в дорогу, и ты едешь, не теряя ни минуты лишней в пути. Люди будут расступаться, испытывая религиозный трепет перед твоим роковым предназначением.

Электра твердила:

— Голова твоя высоко поднята, плащ изодран о кусты придорожной ежевики, сапоги покрывает пыль. Попроси воды, попей, смочи веки и поблагодари. Скажи: «Орест благодарит вас» — и уезжай из этих мест. Когда ты будешь милях в десяти оттуда и решишь, что новость о твоем приезде уже дошла до Эгиста, скачи в соседний город и опять назови себя, а потом дальше, дальше; тогда царь за четыре дня получит вести о тебе четырежды, из разных мест, словно Микены окружены со всех сторон. Ты пойдешь на врага обнаженным, прикрываясь щитом.

Электра умолила брата раздеться, взять овальный бронзовый щит, отделанный с обратной стороны тисом и кожей, и встать против света в дверном проеме. Орест подчинился, и она, опустившись на колени, посыпала свою голову пеплом.

Но на деле в пути все получилось иначе. Орест приехал в одну деревню и спросил, где можно остановиться на ночлег. Это случилось в краю пастухов, и домики их лепились по обрывистым склонам горы. Все они стояли на подклетях, были построены из красноватого камня и покрыты темной черепицей или соломой. Пастух, к которому принц обратился, чинил в тот момент веретено и не поднял глаз от своей работы.

— Там пониже, где водопой, есть странноприимный дом.

Оресту впервые приходилось провести ночь вдали от Электры. Обычно, когда он ложился и дрема смежала веки, сестра тихонько заходила в комнату, заботливо укрывала его, проверяла, не холодные ли у него ноги, втирала ему в виски благовония кончиками пальцев, чтобы снились счастливые сны, а потом торопливо выходила на цыпочках.

Дойдя до странноприимного дома, принц спросил, не найдется ли для него кровати. Как не найтись, найдется, и очень удобная: матрас из конского волоса и свежевыстиранные покрывала, в конце лета по-другому и быть не может. Так ответил ему толстый человек в меховой шапке, надвинутой по самые брови, с заячьей губой и бородкой клинышком. Левая рука его висела плетью.

— Я зовусь Орестом из Микен, — сказал путник.

— А это далеко? — спросил толстяк.

— Сто дней пути.

— Послушай, дружище, будь я помоложе и постройней, отправился бы с тобой, чтобы на мир посмотреть. И никакой платы не просил бы — только корми да обувай меня. А куда ехать надо — на восток или на запад?

— На запад.

— Мне по душе идти на запад, повторяя путь солнца. Оставь своего коня, я сам отведу его на конюшню, поставь пику на козлы и отведай моего вина. Никому не доверяю выбирать его в погребах, всегда покупаю сам и всегда удачно: здешним пастухам по вкусу красное вино, которое вызывает отрыжку. Я-то не здешний, мои предки приехали издалека и стали колонами на берегу, но потом пираты сожгли наши дома, и нам пришлось переселиться в глубь страны. Люди в этих местах пьют так много молока и едят столько сыра, что их желудкам необходимо вино, чтобы вовсе не перестать действовать. Моя идея оказалась удачной! Меня зовут Селион. Позабыл, как, ты сказал, твое имя?