Человек, который начал жизнь заново. Сборник рассказов
Шрифт:
Но мы есть, мы существуем. Число наших фанов неуклонно растет, а каждый новый альбом удается лучше предыдущего. И вот, когда уже думаешь, что лучше некуда, Киран приносит новый разрывной риф с мелодичной темой, Джейк накладывает на него историю борьбы с обстоятельствами и самим собой, мы с Крисом и Дастином вносим предложения по доработке и вуаля – наш последний альбом перевалил за первую сотню американских чартов и вошел в европейские. И это для группы, которую сложно отнести к хардкору или металлкору. По сути, мы – выкидыш панка и металла. Очень удачный выкидыш, позволяющий нам оставаться собой,
Удивительно, но Киран не спит – что-то бренчит вместе с Дастином. В туре обычно он только этим и занимается. Вообще, он довольно закрытый, его мало интересуют дела семейные. Кажется, что он целиком и полностью отдал себя музыке. Не подумайте, он никакой не затворник. Со своими он открыт и весел. Но всегда есть ощущение, что в любой компании он немножко не в своей тарелке. Поэтому его кровать в туровом автобусе находится в самом хвосте, еще и занавешивается шторкой.
Я в группе не с самого основания. Да и барабанами начал заниматься только в старших классах, когда многие уже были на полпути к величию Майка Портнова или Вирджила Донати. Кстати, девяносто девять процентов там же и осели.
В школе на одной из пьянок мы решили сколотить свой бэнд. Вдохновлялись Nirvana, Offspring, Green Day – в общем все вертелось около панка. Эти группы так и остались в моем сердце. Однако более всего меня зацепил Infest от Papa Roach. В то время их драйв, их эмоциональный посыл стал прорывом для меня четырнадцатилетнего. Я отчетливо осознал, что музыка – не набор нот, выстроенных в гармоничном порядке, не использование определенных эффектов на гитаре или причудливых тарелок с отверстиями по всей площади, не бешенные ритмы и цепляющие тексты о смысле жизни. И, конечно, не совокупность всего вместе взятого.
Музыка – то, что мелькает между строк, связующая, вдохновляющая жизнью нить. Твое отражение. Ты можешь делать хорошую музыку, будучи пустым. Тогда это называется «продукт». Даже если продукт зацепит тебя сейчас, то не сможет сделать этого повторно. А музыка… это как заново влюбиться в одну и ту же женщину.
В четырнадцать лет я думал так же, с той лишь разницей, что мыслил не так ясно. Тогда же я решил, что буду пробовать, искать свою команду до тех пор, пока не смогу не просто слушать то, что мы играем, но и стать фаном собственной группы. Это все равно, что полюбить собственный голос, записанный на камеру телефона в случайном видео.
С Крисом мы встретились в колледже. В то время он играл в трех группах. Где-то выступал вокалистом, где-то только играл на басу, где-то все сразу, да еще и писал тексты с призывами свергнуть правительство. В то время он постоянно красил волосы. Использовал только черный и белый цвета. Самой популярной для него стрижкой в те годы был короткий черный ежик с белым ирокезом по центру, который он ставил перед выступлениями.
– Я слышал, ты играешь в какой-то группе? Забыл название, – Крис подошел ко мне на одной из перемен.
– Да, так и есть, – я не стал упоминать название группы. Мне было немного стыдно, что играю металл из восьмидесятых в начале двухтысячных. Но, на тот момент я считал, что нахожусь
– У нас барабанщик что-то херней страдает. Не хочешь попробоваться?
Команда Криса не была звездой колледжа, но и назвать их аутсайдерами было нельзя. По крайней мере они выступали на местных мероприятиях, под клятву не играть песни о правительстве.
– Почему бы и нет?
Не знаю, как Крис вышел на меня. Сказать, что наша группа была непопулярна, значит, ничего не сказать. Единственные, кто слышал о нас, так это родители одного из участников. Мы репетировали в их гараже, и когда у отца совсем сдавало терпение, он просто обрубал нам электричество. Без предупреждений и, конечно, без просьб. Я звал его фашистом. Не вслух.
В тот день, когда его отец в очередной раз отключил нас, а Крис уже сделал мне предложение попробоваться в его группе, я назло этому мудиле гремел еще минут пять, до тех пор, пока его осунувшаяся морда не спустилась к нам.
Помню, как с лицом надзирателя концлагеря он посмотрел на меня. Я не останавливался, гремел еще сильнее. Именно гремел, поскольку перестал даже пытаться соблюдать хоть какое-то подобие ритма.
Когда он направился в мою сторону, я заорал «фашист!», кинул в него палочки, угодив в живот, от чего его скрючило, и выбежал из гаража, чуть не выломав небольшую дверцу в подъемных воротах. Уже тогда я был не самым худым студентом.
Фашист не побежал за мной – не того ранга была проблема. Я же, довольно спокойный и уравновешенный по натуре, всю следующую неделю пытался понять, откуда во мне возник этот бунт.
На следующий день я, несказанно уверенный в себе и одухотворенный выходкой с фашистом, сидел за установкой в группе Криса. Их ритмы были быстрее тех, что я привык играть, музыка требовала больше дробей в переходах.
Мы условились сыграть несколько каверов и их главный хит – единственную песню, в которой можно было разобрать слова. Всю неделю я слушал его на компакт-диске, повторял партию на воображаемой ударной установке (до сих пор использую ее для отработки партий – никогда не подводила). Придумал кучу мест, куда можно впихнуть дополнительные брейки и акценты на тарелках.
– Давай отсчет, Мэтт, и погнали!
Группа Криса репетировала в школе. Каким-то образом им удалось выбить себе местечко. Наверняка в рамках очередной правительственной программы по поддержке молодежи. Знали бы они, о чем поют студенты благодаря таким программам.
Еще до того, как я успел «цокнуть» четыре раз в хай-хет, барабанная установка стала казаться мне слишком маленькой. Тарелки висели не на своей высоте, том-том был выше малого барабана, а пружина на педали такой вялой, будто ее вообще не было.
Если вы еще не поняли, я знатно обосрался в тот день. По сути, это стало повторением предыдущего дня, когда я гремел невпопад. Тогда я думал, что чем громче ты играешь, тем выше твой уровень. Хрен там плавал.
После первого горе-кавера, где я вместо барабанов лупил по ободам, натягивающим пластики, и поранил палец о тарелку, но продолжал играть, считая это аллюзией на Московский концерт Metallica в 1991, где Ларс Ульрих истекал кровью, мы сразу перешли к хиту группы Криса.
Тогда я решил, что это хороший знак.