Человек, который убил Дэна Одамса
Шрифт:
Пошел дождь и превратил его волосы в какой-то глинистый пластырь – шляпа пропала вместе с лошадью. Плащ с чужого плеча жал и путался в ногах, но раненому плечу была необходима защита от дождя.
Дважды он сходил с дороги, чтобы пропустить сначала несущийся на всех парах «форд», а потом – повозку с сеном, которую, выбиваясь из сил, тащили четыре клячи.
Теперь путь его лежал по разгороженным пастбищам, где почти негде было спрятаться: по всей местности на расстоянии нескольких миль друг от друга были рассеяны фермы. И потеря лошади была достаточно веским доказательством того, что телефонные
Опускалась ночь. Он свернул к одному из склонов Тайгер Батта и остановился, когда уже совсем стемнело, завернулся в плащ, прислонился спиной к валуну и просидел так всю ночь. И всю ночь лил дождь.
В развилке ущелья притулился некрашеный обветшалый домишко. Над его крышей зависло жалкое облачко дыма, даже не пытавшееся бороться с дождем. Да и все вокруг выглядело не радостнее этой увенчанной трубой хибары – птички, попавшей во власть гигантской кошки, чьи когти ее вот-вот растерзают.
Но в глазах человека, который убил Дэна Одамса, – он лежал на животе на гребне холма, расщеплявшего ущелье, – отсутствие телефонного кабеля придавало этой убогой постройке красоту, недостижимую никакими архитектурно-художественными изысками.
За тот час, пока он наблюдал за домом, он дважды видел женщину. В первый раз она за чем-то ходила в сарай, а во второй – просто постояла немного в дверях, глядя на дорогу. Она была небольшого роста, одета в серое платье, но ни возраста, ни фигуры разобрать сквозь пелену дождя было невозможно.
Чуть позже из-за дома вышел мальчик лет десяти – двенадцати с большой охапкой хвороста и скрылся за одним из сараев.
Немного подождав, беглец отполз назад, обогнул скалу и продолжил наблюдение за хижиной с другой стороны.
Прошло полтора часа. Он еще раз видел мальчика – тот ходил за водой к роднику в низине, но женщина больше не появлялась.
Насколько позволяли одеревеневшие ноги, беглец как можно осторожнее стал подкрадываться к дому. Тут и там он спотыкался, ноги подкашивались, но лицо, покрытое слоем глины и трехдневной щетиной, выражало угрюмую решительность. Прячась, он перебегал от сарая к сараю, попутно обследуя их: сколоченные на скорую руку времянки, с большой натяжкой претендующие на то, чтобы служить защитой унылой гнедой кобыле и куче изношенного сельскохозяйственного инвентаря.
Кроме следов маленькой женщины и мальчика, никаких других он не нашел. Стараясь не шататься, беглец широкими шагами пересек двор. С неспешным постоянством тикающих часов крупные капли крови срывались с пальцев раненой руки, и дождь вколачивал их в землю. Сквозь грязное оконное стекло он увидел женщину и мальчика, сидевших рядом на кровати, лицом к двери.
Мужчина открыл дверь и вошел в единственную комнату. Мальчик побледнел, и губы у него задрожали, но худое болезненно-желтое лицо женщины не выражало ровно ничего, хотя она явно слышала, как он подходил к дому. Она сидела прямо, руки на коленях, и в ее поблекших глазах не было ни страха, ни интереса.
Мужчина застыл в дверях: невысокий, коренастый, с покатыми
Красные глаза обшарили комнату: две кровати у голых некрашеных стен, простой еловый стол в центре, несколько шатких табуреток, обшарпанный, исцарапанный комод, сундук, ряд крючков, на которых вперемежку висела мужская и женская одежда, груда обуви в углу, открытая дверь, ведущая в кухонную пристройку. Он пересек комнату и направился к кухне. Наблюдая за ним, женщина повернула голову. Пристройка оказалась пустой.
– Где твой муж? – спросил он, глядя женщине прямо в глаза.
– Ушел.
– Когда он вернется?
– Он не вернется.
Ее невыразительный, ровный тон был для беглеца такой же загадкой, как и полное спокойствие, с которым она его встретила. Он нахмурился, перевел взгляд своих – теперь еще больше покрасневших, налитых кровью глаз на мальчика. Потом снова уставился на нее:
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что он устал от фермерства.
Он задумчиво закусил губы, затем направился в угол, где была свалена обувь. Там он нашел две пары поношенных мужских ботинок – сухих и без свежей грязи. Он выпрямился, сунул револьвер в кобуру и с трудом стянул с себя плащ.
– Дай мне поесть.
Женщина встала и вышла на кухню, беглец подтолкнул мальчика, чтобы тот пошел за ней, а сам встал в дверях, наблюдая, как она готовит кофе, оладьи и бекон. Потом все трое вернулись в комнату. Женщина накрыла на стол и снова уселась на кровать вместе с мальчиком.
Мужчина набросился на еду, но глаза его продолжали следить за дверью, окном, женщиной и мальчиком. Револьвер лежал рядом с тарелкой. Из раненой руки все еще текла кровь, и скоро пол и стол усеялись ее пятнами. С лица, рук и волос осыпались кусочки глины, но он не замечал их, даже когда они падали прямо в тарелку.
Почувствовав, что наконец наелся, он, с трудом двигая онемевшей левой рукой, свернул сигарету и закурил.
Словно только сейчас заметив кровь, женщина встала и подошла к нему:
– Вы ранены. Давайте перевяжу.
В его глазах, слипавшихся от усталости и сытости, появилось недоверие. С минуту он изучал лицо женщины, потом откинулся на спинку стула, расстегнул одежду и показал ей недельную пулевую рану.
Женщина принесла воду и чистую холстину для перевязки, промыла и забинтовала рану. Во время всей процедуры оба молчали, потом она снова села на кровать.
– Кто-нибудь заходил к вам в последнее время?
– Я не видела никого уже недель шесть-семь.
– Где ближайший телефон?
– У Нобилей, миль шесть отсюда.
– У вас есть другие лошади кроме той, что во дворе?
– Нет.
Он устало поднялся, подошел к комоду и выдвинул ящики. На дне одного он нашел револьвер и положил его в карман
В сундуке не было ничего интересного, но зато на крючке под одеждой висело ружье. В постели оружия не оказалось.
Он взял два одеяла, ружье, свой плащ и, шатаясь, побрел к двери.