Человек над ситуацией

Петровский Вадим Артурович

Второе положение. Имея в виду не просто активность особи, направленную к определенному предвосхищаемому результату, а деятельность человека, следует исходить из факта опосредованности ее осуществления другим человеком. Являясь реализацией субъект-объектного отношения, она выполняется на основе реального или идеального взаимодействия (общения) с другим человеком, то есть по существу реализует субъект-субъект-объектное отношение. «Производство жизни… выступает сразу же в качестве двоякого отношения, с одной стороны, в качестве естественного, а с другой – в качестве общественного отношения, общественного в том смысле, что здесь имеется в виду совместная деятельность многих индивидов, безразлично, при каких условиях, каким образом и для какой цели» (Маркс, Энгельс, 1985, с. 21). Но если так, то из этого с необходимостью следует, что индивидуум для

того, чтобы иметь возможность опосредствовать свою деятельность усилиями других людей, должен сознательно или неосознанно побуждать их к сотрудничеству, то есть оказывать на них прямое или косвенное влияние, «транслировать» тот или иной мотив.

Сейчас можно соединить две указанные посылки и рассмотреть, что происходит за порогом осуществленной деятельности. Индивидуальнозначимое завершение деятельности радикально меняет направленность последующей активности. Теперь активность ориентирована не на исходный объект достижения, а на совокупность условий, в силу которых соответствующий результат был достигнут. Предметом активности становятся сами основания осуществленной деятельности, и так как общение с другим человеком является важной их составной частью, то и оно превращается в предмет реального или идеального воссоздания, то есть рефлексии в двух выделенных ее формах – ретроспективной и проспективной.

Рефлексия при этом касается двух «диалогизирующих» сторон: самого субъекта деятельности, а именно его знаний, способностей, побуждений, эмоций, воли, и – другого субъекта. В ретроспективном плане человек осуществляет здесь акты самопознания и социальной перцепции, а в проспективном плане – целеобразования и трансляции потенциальных целей другим людям. Если прежде в деятельности стимулирование другого человека занимало подчиненное место и могло даже не выступать в качестве особой задачи, то в последнем случае оно выдвигается на первое место, проявляясь в форме самоценной активности индивидуума.

Приметы этой самоценности мы находим уже на ранних этапах онтогенеза. Ребенок, действуя в непосредственном контакте с взрослым, вначале непроизвольно комментирует свои действия словом. Речь здесь выступает как «эхо» речи взрослого и как непреднамеренный аккомпанемент собственных действий. Именно на этой стадии развития ребенка мы сталкиваемся с первыми элементами рефлексии. Это именно первые проявления рефлексии; здесь нет еще, конечно, того уровня рефлексии, который отличает взрослых и высшей формой которого является cogito, появляющийся значительно позднее (по нашим экспериментальным данным, на рубеже подросткового и юношеского возрастов) (Петровский В. А., Черепанова, 1987). Далее эгоцентрическая речь ребенка, непроизвольное рефлексивное проигрывание, превращаются в преднамеренное действование ребенка, в способ общения его со взрослым. Такое «превращение» обусловлено тем, что на стадии непроизвольного словесного аккомпанемента ребенком своих действий взрослые в значительной мере воспроизводят за ребенком его речь, продолжают и поощряют ее. Для ребенка подобное поведение взрослого выступает как подкрепление, и в дальнейшем он произносит слова в расчете на то, что взрослые повторят их вслед за ним, иначе говоря, в расчете на резонанс. Рефлексия вследствие этого постепенно приобретает особую новую функцию побуждения ответного (резонансного) действия взрослого.

Подобно ребенку, взрослый стремится к тому, чтобы разделить с близкими переживание новизны только что открытого им и познанного. Он «передает» значимые свои переживания другим людям не из стремления «самоутвердиться», а для того, чтобы покорить другого, и тем более не в обмен на какую-то иную, ценную для него вещь. Он делится с другим тем, что ценно для него самого, чтобы другой человек испытал то же, что и он сам, он производит общее. Но производство общего и есть по существу то, что мы можем и должны считать общением.

Таким образом, деятельность, осуществление которой определялось целевой ориентацией на объект, в ходе своего движения перерастает в рефлексию и далее открывается нам как трансляция другим людям приобретений собственного опыта, то есть как общение.

Предваряется ли деятельность сознанием? Имея в виду процессы осуществления деятельности, со всей определенностью необходимо утвердительно ответить на этот вопрос. Действительно, раз целенаправленность приобретает для нас значение определяющей характеристики деятельности в синхроническом аспекте ее анализа, то сознание обязательным образом должно быть рассмотрено в качестве исходного условия протекания деятельности. «Всякая деятельность включает в себя цель, средство, результат и сам процесс деятельности, и,

следовательно, неотъемлемой характеристикой деятельности является ее осознанность», – отмечают авторы статьи «Деятельность», известные философы и методологи А. П. Огурцов и Э. Г. Юдин в последнем (третьем) издании «Большой советской энциклопедии». Они, однако, не различают синхронический и диахронический планы анализа деятельности, и поэтому подобное понимание деятельности как предвосхищаемого сознанием процесса абсолютизируется, что совершенно закономерно приводит авторов к утверждению о том, что «деятельность как таковая не является исчерпывающим основанием человеческого существования. Если основанием деятельности является сознательно формулируемая цель, то основание самой цели лежит вне деятельности, в сфере человеческих идеалов и ценностей». В одной из наиболее глубоких современных разработок, специально посвященных категории деятельности в науке, Э. Г. Юдин писал: «Разгадка природы деятельности коренится не в ней самой, а в том, ради чего она совершается, где формируются цели человека и строится образ действительности, какой она должна быть в результате деятельности» (Юдин, 1978, с. 286).

Однако когда предметом психологического анализа становится происхождение того, ради чего она (деятельность) совершается, и того, где формируются цели человека, что также подчеркивается Э. Г. Юдиным, то в поле зрения исследователей вновь попадает деятельность, но представленная не столько моментами реализации тех или иных содержаний сознания целей, образов, сколько выходом за их пределы, то есть процессами прогрессивного движения деятельности. На недопустимость смешения функционального (в наших терминах «синхронического») и генетического («диахронического») аспектов анализа при исследовании деятельности справедливо указывали В. П. Зинченко и С. Д. Смирнов (Зинченко, Смирнов, 1983) в связи с изучением взглядов Э. Г. Юдина.

Мы видим, как в психологических разработках, посвященных категории деятельности, прежде всего в исследованиях представителей школы А. Н. Леонтьева, сначала имплицитно, а потом все более явно выступает идея дифференциации процессов, реализующих те или иные содержания, имеющиеся в сознании, и процессов, порождающих инновации индивидуального и общественного сознания. Оба вида процессов характеризуют деятельность. Но первые суть процессы осуществления деятельности, вторые – самодвижения деятельности. В первом случае, следовательно, сознание должно быть понято как опережающее деятельность, во втором, наоборот, как производное от деятельности.

Является ли деятельность процессом? Признак целенаправленности осуществляемой деятельности служит опорным для понимания деятельности в синхроническом аспекте ее рассмотрения как процесса. Интуитивно, и без специального анализа, ясно, что цель, направляющая активность субъекта, придает ей планомерный характер, связывает воедино все постепенно вовлекаемые в деятельность элементы внешнего и внутреннего мира индивидуума, прочерчивает маршрут для непрерывно следующей по нему «точке» внимания. То, что казалось разрозненным (отдельные действия с различными вещами), теперь органически связано друг с другом «мостиками» мысленных переходов. «Деятельность представима как процесс с привлечением механизмов сознания» (Щедровицкий, 1977). Однако в этом пункте мы пока все еще остаемся в долгу перед исследователями, выделяющими три признака того явления, которое именуют «процессом». Что представляет собой объект-носитель процесса деятельности? Какие стороны этого объекта подвержены динамике? В чем заключается линейность и непрерывность осуществляемой деятельности?

Ни одна физическая вещь, существующая за пределами сознания субъекта, ни одна «вещь», налично существующая в его сознании, не представима в виде интересующего нас объекта-носителя процесса деятельности. Для того чтобы такой объект предстал перед нами как объект-носитель процесса, его необходимо как-то «соединить» с целью, представить двояким образом: с одной стороны, как нечто, налично существующее, а с другой стороны, как нечто, существующее лишь потенциально и в своем потенциальном бытии соответствующее цели субъекта. «Как я создаю статую? Беру глыбу мрамора и отсекаю все лишнее…», – раскрывает «секреты» творчества скульптор. Мрамор, становясь скульптурой, выступает как носитель, точнее как один из носителей процесса деятельности (другие носители – орудия и сам творец). Шутка ваятеля иллюстрирует отмеченную двойственность носителя процесса деятельности. Упрощенно такой объект может быть представлен как своего рода «кентаврическое» образование, одна из частей которого существует в настоящем, а другая (предвосхищаемая согласно цели) – в будущем.