Человек находит себя
Шрифт:
— Работы не дает, что ли? — поинтересовался третий из компании, Колька Зуев, худощавый и длинноносый, с маленькими свинцовыми глазками.
— Пес ее разберет, — недовольно отмахнулся Мишка, — жди вот теперь.
Ждать, однако, долго им не пришлось: работу получили все.
… А в середине смены к Тане подбежала Нюра Козырькова. Лицо ее было в красных пятнах, волосы растрепались, повылезали из-под косынки.
— Татьяна Григорьевна, что же это, а? — скороговоркой начала она. — Это зачем же, а? Зачем в смену-то нашу этих обормотов сунули, а? Там с ними намаялись досыта, так
— Что случилось, Нюра? Расскажи толком, помедленнее говори, — успокаивала ее Таня.
— Да то и случилось! Идемте скорее ко мне, гляньте, чего мне от них к шипорезу наволокли!
— Не принимай, если брак. А волноваться-то зачем? — втолковывала Таня, идя за Нюрой к ее станку.
— Как так зачем? — не успокаивалась та. Она оборачивалась на ходу, смешно взмахивала руками, все время заправляла под косынку волосы, которые тут же вылезали снова. — А на склад вы-то чего сдавать станете? Я сказала широкоротому, а он меня облаял всяко.
Добрая половина деталей, поданных к шипорезу от станков боковской тройки, действительно никуда не годилась.
— Что я, дура, что ли, дрова-то принимать? — не унималась Нюра. — Вы же сами меня учили, вот… — Торопясь и роняя на пол то эталон, то калибр, то тетрадочку с условиями обработки, она достала из шкафа все нужное. — Ну, глядите… Вот вам италон! Что, годится, да? Ага, вот! А размеры?.. А это вот еще чего?.. В условиях сказано: «Выхваты, отщепы и неровная обработка…» — читала Нюра.
Таня и так видела, что детали испорчены. Она сдержала улыбку, любуясь, как ревностно Нюра выполняла свои дополнительные и новые для нее обязанности контролера.
— Вот! И не буду зарезать! Я им сказала и италон в глаза сунула, и тетрадку вот эту, все, — горячилась Нюра.
– А Мишка Рябов мне италон в нос ткнул. А Боков говорит: «Плевал я на ваши порядки»… Вы еще не знаете, какой он вредный! А я все равно сказала: нет! И вот к вам пошла. Прими от них! А в получку только распишешься, и все! Что я, дура, что ли?
Таня привела к шипорезу всех троих. Боков покосился на эталоны, пренебрежительно сморщил нос и махнул рукой.
— У меня обработка законная.
Остальные двое настороженно молчали.
— Придется расплачиваться, Боков, — строго сказала Таня.
— Не нравится — браковщика ставьте, — заявил Нюрка. — А эта трещотка, — он кивнул на Козырькову, —мне не закон. Актов не подписываю, иду к главному инженеру.
— Дело ваше, — все так же спокойно сказала Таня, — но и работу я не запишу. После смены явитесь на десятиминутку.
На десятимииутку боковцы не пошли. Едва кончилась смена, они, как ни в чем не бывало, направились прочь из цеха. Таня окликнула. Никто даже не обернулся. Тогда, опередив их, она стала в дверях, загородила выход.
— А на десятимииутку за вас кто пойдет?
Боков стоял впереди своей свиты, подбоченясь, с наглыми светящимися, как у кота, глазами.
— Идите сейчас же, — повторила Таня, — не задерживайте людей.
Нюрка потянулся, широко зевнул и с ехидной вежливостью проговорил:
— Передайте вашим людям, товарищ мастерша, большущий привет и скажите: мы их на тютельку не задерживаем. — Он изобразил
«Мужики», Рябов и Зуев, сделали масленые рожи и утробно загоготали.
— Значит, не пойдете? — не сдавалась Таня.
— Голуба, поверь, ну никак невозможно, — продолжал свою игру Нюрка.
— Бессовестные вы люди! — возмутилась Таня. — Браку нафрезеровали, смену подвели — и скрыться пробуете?
— Натурально! — согласился Нюрка. — Наша забота знать, сколько бумажек в кармашек ляжет! — он похлопал себя по карману. — А поскольку вы нас нынче на брачке купили, заработку нету и кушать нечего…
— Хватит трепаться, пошли! — Колька Зуев потянул Нюрку за рукав. Тот предупредительно поднял ладонь и шагнул к Тане.
— Ты, голуба, нам не препятствуй, — он подался вперед и, конспиративно прикрыв рот ладонью, сказал — Причина сильно уважительная — девочки в общежитии дожидаются. Ты расстроила, а они успокоят, накормят, бай-бай положат на подушечку: а-а-а-а…а! — пропел он, подперев рукой щеку, и прищелкнул языком.
Мишка и Колька снова расхохотались. Таня вспыхнула и, круто повернувшись, пошла прочь.
5
Август кончался, а дела на фабрике шли по-прежнему плохо. Перестройка системы контроля основательно затормозила работу цехов. План проваливался. И все-таки… Все-таки в настроении людей, в их озабоченности, в разговорах и в том хорошем ожесточении, с которым они работали, — во всем чувствовалось что-то такое, что еще недавно трудно было ощутить. Это было ожидание второго рождения давным-давно позабытой славы северогорских мебельщиков.
«Бои» за эту славу развернулись на двух фронтах. Одним была начатая перестройка, вторым — подготовка новых образцов мебели.
Еще недавно гарнитурный цех считался уголком, где старейшим было отведено сносное место для спокойного доживания считанных дней. Но теперь все знали: здесь рождалась и вот-вот должна была встать на ноги она, слава.
Образцы, однако, готовились много медленнее, чем хотелось всем. После того как «художественная» (так стали звать, ее на фабрике) бригада Ильи Тимофеевича принялась за них, Гречаник вдруг начал предлагать то одно, то другое изменение. То ему вдруг приходила мысль, что можно облегчить конструкцию стенки, то изменить крепление. Целые вечера, а то и ночи напролет просиживал он за расчетами в своем кабинете. Похудел. Почти перестал бриться, а в конце концов и вовсе отпустил себе бороду. Иной раз целую ночь проводил в цехе, когда там никого не было и никто не мешал. Комбинировал что-то, вычерчивал здесь же на листе фанеры… А утром Илья Тимофеевич находил приклеенную к инструментальному шкафику записку: «И. Т.! Прошу до моего прихода не трогать щиты и детали на верстаке слева. Проглочу стакан кофе и приду. Гречаник». А бывало и так, что утром Гречаника, с чертежами и метром в руках, заставал у образцов сам Илья Тимофеевич, который после подолгу ворчал, раздумывая над новыми изменениями: