Человек против мифов
Шрифт:
Или возьмем мысль Герберта Спенсера, что бедность – признак биологической неприспособленности. Нельзя сказать, что Спенсер создал свою теорию с сознательным намерением оправдать экономическую конкуренцию. Просто его поразило сходство между жизнью джунглей и экономическими отношениями в середине XIX в. Он решил, что законы джунглей можно не без оснований перенести на общество и в соответствии с этим разработал свою идею. Итог его трудов был встречен шумным одобрением, но, думаю, до конца дней ему и в голову не пришло, что он всегда был пропагандистом.
Более того, в некоторых мифах содержится зерно истины, только среди огромного числа двусмысленностей и искажений это зерно совсем теряется. Однако сам
В известном смысле так обстоит дело со всеми мифами, – и наполовину истинными и целиком ложными. Одна из самых приятных задач критика – показать, что даже если миф истинен, он или не доказывает того, что от него требуют, или доказывает прямо противоположное. Рассмотрим теорию, что жизнь – борьба, в которой выживает приспособленный и погибает неприспособленный. Эта теория призвана продемонстрировать неуместность выдачи пособий по безработице и социального обеспечения вообще, так как подобные меры помогают выжить неприспособленным за счет приспособленных. Сам Спенсер именно на этом основании возражал против всеобщего образования. А теперь предположим, что жизнь – это действительно борьба и что обнищавшие массы, объединившись, свергают власть богачей. Отсюда должно следовать (не так ли?), что обнищавшие массы самым убедительным образом доказали свою приспособленность и неприспособленность богачей. Иными словами, теория Спенсера оправдывает как революцию, так и статус-кво. Если вы оправдываете насилие, выдавая его за обычное положение вещей, то вы не имеете права заранее намечать, кто будет победителем. Во всяком случае, теория, одинаково оправдывающая прямо противоположные действия, в своем существе должна быть бессмысленной.
Несмотря на различное происхождение, мифы пропагандируются одинаковыми средствами. При всем их разнообразии они текут по одним и тем же каналам сообщения: печать, радио, библиотеки, публичные выступления. Они формируют те взгляды, в свете которых беспристрастно толкуются новости. Все знакомятся с новостями, но никто не знакомится с этими взглядами. Мысль о том, что все имеет две стороны, можно счесть разумной, хотя и расплывчатой, и вот в соответствии с ней комментатор начинает доказывать, что у реакционеров наряду с недостатками есть и достоинства, а у демократов наряду с достоинствами – недостатки. С мнением, что человек по своей природе всегда останется эгоистом, также можно согласиться как с разумным, и в соответствии с ним наш комментатор принимается выкидывать из новостей любой намек на благородство, самопожертвование или общественное сознание – по крайней мере, среди демократов.
Вся профессия обозревателя ведь и держится на предположении, что люди говорят не то, что думают. Если бы слова общественных деятелей можно было всегда (или часто) принимать за чистую монету, обозревателям нечего было бы истолковывать, за исключением действительного хода исторических событий. Но это потребовало бы от них знания истории и лишило положения людей, знакомых б "внутренней информацией". А внутреннего нет без внешнего, и нет тайных истин без скрывающего их покрова. Обозреватели текущих событий должны поэтому заранее предполагать существование такого покрова и убеждать своих слушателей, что он – порождение лживой природы человека.
Результаты
Поскольку социальные мифы лежат в основе оценки событий и изложения политики, то ясно, что мы никогда не сможем верно понять ни этой оценки, ни этой политики, пока не рассеем иллюзорной подоплеки и не заменим ее истиной. Справиться с этой задачей могут в первую очередь философы, но именно от ее решения они до сих пор всячески уклонялись. Вот почему их книг почти не читают, а их аудитории стыдливо пустуют. Да и кому охота размышлять над тем, "вкраплены ли ценности в структуру вселенной", в то время как редакторы, комментаторы и политики сомневаются в том, заслуживает ли простой смертный кружки молока в день? И кому охота обсуждать вопрос о дружественности вселенной, в то время как дипломаты ласкают взором атомную бомбу?
Растрачивая энергию на обсуждение иррелевантных вопросов, философы забыли о своих традициях, особенно о тех, которые процветали в XVII и XVIII вв. Ибо в то время и великие, и второстепенные философы в пух и прах разносили все мифы, на которых Держалось феодальное общество. От этого баснословного сооружения, чье основание вросло в землю, а вершина касалась небес, они не оставили камня на камне. С того дня, как Декарт сделал подкоп под главные ворота, и до тех пор, пока Кант не взорвал пороховой склад, работа велась усердно, рьяно и даже весело. Защитники крепости отчаянно сопротивлялись, но были бессильны против смертельных выстрелов Вольтера и энциклопедистов, пригвоздивших их к стенам их собственных укрытий.
Как удалось разрушить это здание? Путем показа внутренней абсурдности мифов и их несоответствия фактам. Путем искоренения из физического мира и человеческой истории всех представлений о чудесах. Ведь реальное существование чудес, нарушающих нормальный ход событий, явно превратило бы мир из системы в хаос, вырвало бы его из-под контроля человека и подчинило прихоти какого-либо сверхъестественного существа, бога или дьявола. Для такого мира подошло бы колдовство, а не наука. Колдун восторжествовал бы над физиком.
В социальных мифах XX в. тоже скрыто немало чудес. Если бы, например, человек с "белой" кожей только по этой причине оказался добродетельнее и умнее человека с "черной" кожей, то перед этим чудом померкло бы даже пребывание Ионы во чреве кита. Если бы биологическая эволюция в самом деле прошла сложный путь от древних пресмыкающихся через миллиарды промежуточных форм жизни к венцу творения, промышленным магнатам, то это чудо затмило бы чудо Иисуса Навина, остановившего Солнце. Если бы истина действительно была тем, за что ее каждый принимает в данный момент, и если бы все проблемы решались с помощью словаря, тогда весь мир стал бы настолько чудесным, что в нем ровно ничего нельзя было бы понять, включая и сами чудеса.