Человек-ракета(изд.1947)
Шрифт:
Он провел целый день в галлерее и лишь вечером в далеком окраинном переулке разыскал учреждение со странным названием. Тетя радушно приняла племянника. Она привела его и усадила на почетное место, под ящиком с ключами от кабинетов. Уставший за день, Алеша даже не сумел рассказать о всех событиях, случившихся в деревне за последние десять лет, и задремал, в то время как тетя ломала голову, придумывая, как объяснить Алеше дорогу в Салтыковку, где она жила со старшей дочерью.
— Милый, — произнесла наконец тетя, тронув Алешу за плечо, — Не сетуй. Сегодня я на дежурстве, домой поеду завтра вечером… Да, и не найдешь ты без меня — далеко это, за городом. Но я тебе такую ночевку устрою, такую ночевку!
Сонный Алеша даже не понял, какую честь ему оказывают. С полузакрытыми глазами он последовал за тетей и, как сноп, свалился на указанный диван.
— Ну, спи, — скзала тетя. — Утром приду разбужу тебя.
Алеша с наслаждением вытянулся на спине и закрыл глаза, но, несмотря на усталость, а, может быть, именно из-за нее, он не сразу смог заснуть. Впечатления бурного московского дня теснились в его воображении. Перед закрытыми глазами кружились чемоданы, картины в золотых рамах, трамваи, переулки… И вдруг Алеша почувствовал себя таким несчастным, одиноким, заброшенным в этом чужом, шумном городе. Что он будет делать здесь? Ему даже жить негде — он спит украдкой в чужом кабинете, на чужом диване. Никто его не понимает, не видит в нем будущего художника, советского Рафаэля. А Алеше так хотелось, чтобы его понимали! Какая-нибудь отзывчивая, чуткая, нежная душа с серыми глазами. Чтобы она все понимала, верила в него и в минуты сомнений и неудач говорила, пожимая руку своей мягкой ручкой:
«Алеша, ты должен быть и будешь художником. Ты должен написать замечательные картины. Ради меня…»
Алеша давно уже мечтал написать хорошие полотна о радости. Ему хотелось изобразить лицо мальчишки, получившего первое «настоящее» ружье, и глаза влюбленной девушки, и Архимеда, бегущего по улице с криком: «Эврика!», и улыбку героя, когда он привинчивает к мундиру орден. Алеше нехватало только техники. Чтобы изучить ее, он и приехал в Москву.
Радостные образы будущих картин смешались с впечатлениями московского дня… Алеша заснул.
II
Яркий солнечный луч ударил в глаза. Алеша вздрогнул и проснулся.
Комната была залита потоками света. Лучи пронизывали ее наискось. В полосах света сгорали пылинки, и радужные зайчики прыгали по дверям. Сумрачный кабинет, казалось, улыбался солнцу. Даже квадратный стол выглядел приветливо.
Большие, витиеватой формы часы показывали половину восьмого. Алеша заторопился, присел на дпване и застыл, окаменев от восхищения.
Прямо перед ним висела огромная картина в лепной золотой раме. Это был великолепный пейзаж, весь выдержанный в бледноголубых утренних тонах: в бледноголубом стекловидном море чуть-чуть отсвечивало акварельное утреннее небо. Пять цепей гор на заднем плане стремились ввысь, и яркая синева первой цепи постепенно ослабевала, переходя в тающую голубизну далеких снежных вершин, освещенных бледнорозовым светом восходящего солнца. Слева тянулась гряда скал. Причудливые пятна и квадраты жирной зелени были разбросаны художником в странных сочетаниях. Звонкая и тревожная тишина наполняла картину.
Зачарованный Алеша подошел ближе, дивясь каждой детали. Жизненная правда картины восхищала его. Как были отделаны деревья! Песок… Его можно было просеивать между пальцами. И камни — каждый камень имел вес. Вот этот, на переднем плане, оброс водорослями, мокрые водоросли прилипли к ноздреватым бокам. Каждая ямочка отделана — даже ракушки в ямочках…
Перед камнем лежала змея. У нее была красивая, с желто-черным орнаментом кожа. Художник не поленился выдумать узор со сложными ромбовидными переплетениями, тщательно отделал каждую чешуйку. А глаза змеи! Кажется, ничего не было в них — мутные, стеклнные, одноцветные, — и все-таки неприятный холодок не оставлял
Алеше непременно нужно было знать, как загрунтована картина. Он воровато оглянулся и вытащил из кармана бритвенный ножик. Несколько секунд он поколебался между уважением к произведению искусства и любопытством, но затем любопытство пересилило, и в левом углу Алеша царапнул картину. Вся она оказалась покрытой тончайшей стекловидной пленкой. Алеша поскреб пленку, но не сковырнул ни одной точечки.
Взгляд его снова обратился к змее. Все-таки удивительно она была написана! Глаза смотрели прямо в душу, щитки поблескивали на солнце, а острый раздвоенный язычок, казалось, вот-вот зашевелится. И вдруг…
Алеша отпрыгнул на два метра. Ему показалось, что змея на картине втянула язычок. Он огляделся вокруг. Все было обычным, будничным в этом строгом директорском кабинете. И вдруг — среди бела дня, в Москве, на картине — змея шевелит жалом! Алеша не поверил сам себе. Пересиливая ужас, он заставил себя приблизиться к картине.
Сомнений не было. Змея не только шевелила раздвоенным язычком, она подняла голову. Шея ее медленно покачивалась. Алеша часто-часто заморгал, отказываясь верить глазам. «Живая, настоящая!» пришло ему в голову. Но неужели опытным взглядом художника он не мог бы отличить подлинной, объемной змеи от написанной? А змея на картине была все-таки написана, написана цветными точками, и эта написанная змея шевелила жалом.
Мужество покинуло Алешу. Подхватив подмышку пальто, он собрался уже постыдно бежать, как вдруг змея на картине сползла с камня и зарылась в песок.
Алеша опасливо посмотрел на нижнюю часть стены, боясь, что змея каким-нибудь образом выскочит из-за картины, но стена была выкрашена обыкновенной клеевой краской с трафатретами в виде анютиных глазок, и волшебная змея, видимо, не могла пробить прозаическую штукатурку.
Алеша провел рукой по глазам. «Может быть, мне все почудилось?» подумал он и с опаской взглянул на полотно.
На том месте, где была змея, чуть поодаль, сидела девушка в белом плаще. «Неужели, — мелькнула у Алеши странная мысль, — змея превратилась в девушку?»
И хотя все это было загадочным и страшным, сама девушка нисколько не пугала, даже привлекала Алешу. Это была воплощенная красота, в его понимании. Все было неправильно в загорелом личике девушки: серые глаза расставлены чересчур широко, рот великоват, но сколько жизни было в этом неправильном лице! Яркие губы дышали, в широко расставленных глазах отражалось ликование южного утра. И Алеше страстно захотелось, чтобы именно эта девушка попросила его быть Рафаэлем ради нее.
И вдруг словно ветром повеяло на девушку. Краски поплыли, смещаясь, листья затрепетали, заструились песчинки, и девушка вскинула руки, удерживая развевающийся плащ, и улыбнулась такой обаятельной улыбкой, что сердце Алеши потянулось к ней. Он нисколько не испугался — наоборот, ему захотелось, чтобы она сошла с картины, заговорила с ним, рассказала бы о замечательном мастерстве художника, написавшего ее так, что она смогла ожить. Как счастлив был бы Алеша, если бы он умел писать оживающие картины!