Он перелег на живот и положил подбородок на ладонь; холодная чешуя немного заглушала боль. Удивительно, как сокращается масштаб устремлений. Он хотел раскрасить дракона, послать сотни людей на поиски малахита и кошенильных тлей, полюбить женщину, выделить
тот или иной оттенок, а кончил стремлением лечь поудобнее. Что же дальше? Мерик попытался упорядочить дыхание, снять тяжесть с груди; тут его слуха коснулся некий шелестящий звук, и он перевернулся на бок. Ему померещилось, будто он видит скользящее по крылу черное пятно… или это всего-навсего шуточки расстроенных нервов и ослабевшего зрения? Больше удивленный, чем устрашенный, он всматривался в тьму, чувствуя, как колотится о драконью чешую утомленное сердце.
"Хотя делать простые выводы из сложных предпосылок — удел глупцов, я все же полагаю, что в его жизни присутствовали и мораль, и поиски истины, но доказательство того оставляю всякого рода историкам и социологам, то бишь специалистам по извинениям за действительность. Мне известно лишь то, что он поссорился со своей подружкой из-за денег и ушел из дома. Он прислал ей письмо, где писал, что отправляется на юг и вернется через несколько месяцев с такой суммой, какой ей никогда и ни за что не потратить. Я не знаю, чем он занимался. Вся эта история с Гриаулем…
Мы сидели в "Красном медведе" и пропивали мой гонорар за опубликованную статью, и кто-то сказал: "Слушайте,
ну разве не здорово было бы, если бы Дардано не приходилось писать статьи, а нам — малевать картины, подходящие по цветовой гамме к мебели заказчиков, и раболепствовать перед всякими племянничками и племянницами?" И тут все стали наперебой предлагать способы добывания денег, но дальше грабежа и киднеппинга фантазия почему-то не шла. Однако затем кого-то осенило надуть магистрат Теочинте, а через пару-тройку минут у нас уже сложился план. Совместными усилиями мы набросали его на салфетках. Я долго пытался вспомнить, не было ли у кого-нибудь из нас отсутствующего вида, не ощущал ли я ледяной холод мысленного прикосновения Гриауля, но ничего такого мне на память не приходит. То было обыкновенное надувательство, пьяный розыгрыш, шальная, бредовая идея. Вскоре после того наши средства иссякли, и мы вывалились на улицу. Шел снег, огромные белые хлопья падали нам на воротник, таяли и стекали тоненькими струйками за шиворот. Господи, как же мы тогда напились! Мы хохотали, катались по обледенелым перилам Университетского моста, строили рожи закутанным до бровей бюргерам и их дородным супругам, а они горделиво проплывали мимо, не удостаивая нас взглядом. И никто даже бюргеры — не подозревал, что мы заблаговременно празднуем счастливый конец…"
