Человек с горящим сердцем
Шрифт:
— Не мешкай! Тут ленинская «Искра»... Остальное — в субботу. Пароль тот же.
— Я— «Артем», а твоя кличка?
Не успел железнодорожник затолкать литературу в свою, точно так же устроенную масленку, как из окна паровоза высунулся встревоженный машинист:
— Эй вы, разини! Фараон сюда прет. И не один. Ведь упреждал тебя, Сергеев...
Федор присел на корточки. За колесами вагонов мелькали четыре ноги. Одна пара в начищенных казенных сапогах с бьющейся об них шашкой, вторая — в партикулярных штиблетах.
Юноша оглянулся —
— Слушай, друг... Найдут у смазчика в масленке литературу — тюкни филера, а с «мундиром» я сам управлюсь.
Медно звякнул колокол — первый сигнал к отправлению пассажирского. Из-за паровоза вынырнули двое. Жандарм в белоснежном кителе и широких брюках, заправленных в сапоги, и за ним шпик. Гадкое, мучнисто-белое лицо с черными усиками. Во всем облике филера, особенно в его вытянутых губах, было нечто от легавого пса. Федор сразу же мысленно назвал ищейку «собачьей мордой».
Жандарм цеплялся взглядом за каждый бугорок на одежде железнодорожников, а шпик шнырял глазами по их оттопыренным карманам.
Будто никого не замечая, Федор продолжал смазывать паровоз. Его товарищи тоже занимались своим делом.
— Стой, мазутина! — пригвоздил жандарм окриком смазчика. — И ты тоже... — Это уже относилось к осмотрщику.
Унтер сощурился и потом ласково спросил у задержанных:
— Нуте-с, чем вы тут занимались, господа хорошие? — и уже грубо: — Выворачивайте-ка свои грязные карманы.
— Вы что, очумели? — возмутился Федор. — Буду жаловаться.
— Заткнись, черная рвань! Забыл, с кем разговариваешь?
— Помню. А только если задержите поезд... В первом классе едет генерал, — соврал Федор. — Вам же перед ним тянуться да объясняться! А я хоть от печки своей отдохну.
Осанистый унтер увял. Генерал... Верно, нельзя держать пассажирский. Отправление-то вот-вот!
Однако страстное желание поймать преступников, посягающих на веру и престол, победило. Из губернии писали: «...подпольную литературу на станции Екатерининской дороги и в ближние к ней города, заводы и рудники доставляет какая-то поездная бригада». И далее: «Принять меры, найти, арестовать и доставить...» Однако месяцы наблюдения в Синельникове за кондукторами прибывающих поездов пока ничего не дали. Значит, паровозники!
— Обыскивай тех, а я этого... — сказал унтер шпику.
Встречный громыхал уже на входных стрелках, станционный колокол звякнул во второй раз. Жандарм и его подручный лихорадочно шарили по карманам железнодорожников.
Глядя с ненавистью на налитый жиром затылок жандарма, отдиравшего в его стоптанном сапоге стельку, Федор решился: «Если возьмется за масленки, толкну под встречный...»
Кончики пальцев у Федора холодели. Жаль не себя, а через тысячи препятствий доставленную из-за границы ленинскую литературу. Не
Жандарм брезгливо ткнул пальцы в масленку:
— Подыми-ка это... Да поближе ко мне. Чем начинено?
— Известно чем! — дернул юноша плечом.
На него накатила дурашливость. Он понял — жандарм никогда не коснется рукой в белой перчатке жирной масленки. А раз так...
— Извольте, покажу. Только бы не замарать мундирчик вашего благородия... — Он быстро наклонил масленку. Из носика на китель, обтягивающий живот жандарма, полилась густая струя мазута.
— Ах, мерзавец! — завопил, отпрыгивая, унтер.
Мимо, дыша горячим воздухом и прогибая рельсы, проплыл паровоз встречного, за ним покатились вагоны.
— Вот напасть! — сокрушался Федор. — Вам бы подальше от меня, а вы: «Покажи да покажи»! Еще и «поближе»...
Трижды ударил станционный колокол, а за ним остервенело заверещал свисток главного. Отправление!
Данилович взялся за ручку паровозного гудка и крикнул помощнику:
— Канителишься, Сергеев? Закрути вентиль! Да наперед отведи хобот, а то повалим колонку. Шевелись!
Закончив пронзительным гудком свое распоряжение, машинист продул цилиндры. Из-под паровоза с шумом вырвалось густое облако пара и окутало охранников. Они испуганно теснились меж поездами.
Где уж тут закрывать вентиль! Федор успел лишь отвести хобот в узкий проход меж поездами. Чугунная водоразборная колонка больше не смахивала на виселицу. Из ее хобота на жандарма и шпика, похожего на легавого пса, обрушился ледяной поток воды. Теперь охранникам не до листовок...
Догнав паровоз, Федор помахал с подножки:
— С легким паром, ваше плохородие! Промыли свои котелки?
Поезд вышел за семафор, и машинист покачал головой:
— Не можешь без озорства, Сергеев! Вот стукнет унтер на следующую станцию депешу, и заберут тебя, раба божьего, в кутузку, голодных клопов кормить. Давно не сидел там, соскучился?
Перестав кидать уголь в топку, Федор выпрямился и подбавил в котел теплой воды.
— Давно, Егор Данилович! Больше года тому назад...
— За что же? Зря арестантский колпак не напялят.
— Выходит, не зря. По-ихнему, конечно. За прошлогоднее участие в демонстрации московских студентов. Она, записано в полицейском протоколе, «...выразилась шествием в ночь на 17 февраля 1902 года по Тверскому бульвару с флагами, имеющими преступное значение».
Взяв метлу и наведя в будке порядок, помощник задумчиво добавил:
— Да-а... Как говорят, было дело под Полтавой... Флаги красные— значит, «преступные »! Шесть месяцев после этой демонстрации я постигал в Бутырках и Воронежской тюрьме высшую революционную грамоту. А вот в Императорское техническое училище, откуда меня успели исключить за время отсидки, вернуться не дали. Но, в общем-то, тюрьма не страшна! Тем более в компании с вами, — лукаво усмехаясь, заключил помощник.