Человек с луны.
Шрифт:
— Эме-ме! Эме-ме! — кричат Маклаю папуасы.
— Прощай, друг! — отвечает им Маклай теми же словами.
Последние возгласы тонут в пронзительном свистке парохода.
Забирая носом вправо, «Изумруд» тяжело поворачивает свое грузное тело. Хлопают по воде колеса. Вода с шумом расступается перед железной грудью клипера. И вдруг, как бы в ответ на прощальный свисток, на берегу тревожно и громко начинают бить барабаны. Барабаны бьют в Горенду, бьют в Били-Били.
«Прощай, Маклай!— говорят барабаны.— Прощай, человек с луны! Прощай, друг! Эме-ме! Эме-ме!»
Маклай
— Я еще вернусь! — шепчут его губы.— Я еще вернусь!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
И Миклухо-Маклай сдержал свое слово. К своим друзьям папуасам он возвращался еще два раза.
Два раза еще встречали его с песнями и плясками люди из Горенду и из Гумбу, из Гарагасси и из Теньгум-Мана. В тяжелых ящиках, окованных железом, он привозил им диковинные подарки: тут были лопаты и топоры, кирки и гвозди и даже целый ящик семян — апельсинов, лимонов, кофейного дерева, ананасов.
Присев на корточки над свежевзрыхленной полоской земли, он терпеливо учил, как нужно сажать эти зернышки. Он показывал папуасам, как нужно ухаживать за первыми слабыми ростками, и тут же, засучив рукава, стальным топором срубал над ними ветви, заслоняющие солнце.
В последний свой приезд он привез даже пару коз, бычка и телку. С криком и шумом выгружали невиданных животных из колыхающейся шлюпки.
Испуганные папуасы отворачивались от рогатых животных.
Женщины закрывали лицо руками, а дети с визгом жались к их коленям.
И только Туй, храбрый, самоуверенный Туй, важно поглядывал вокруг себя и, протягивая свой темный палец, говорил торжественно:
— Бик! Это бик! Не бойтесь, люди! Это только свинья с зубами на голове. Такую свинью белые люди называют биком, и Туй знает это!..
Снова подолгу жил Маклай в хижинах под высокими кровлями и снова собирал черепа животных и людей, изучал обычаи, язык, привычки папуасов.
Вместе со своими старыми друзьями он объезжал на лодке знакомые деревни. К нему опять приводили больных, с ним советовались относительно войны и мира, во время дождей его просили прекратить ливни и отказывались верить, когда он говорил, что не может сделать этого.
Все было как будто по-прежнему, но с каждым приездом Маклай видел, как быстро идет время, как все меняется вокруг него.
Кокосовые пальмы, посаженные им когда-то на берегу возле хижины, выросли теперь в высокие и крепкие деревья. Выросла и маленькая Маша, а младший сын Туя, Лялай, стал стройным и сильным юношей с серьгами в ушах и перьями в волосах.
В последний свой приезд Маклай до утра пировал на их свадьбе вместе с другими папуасами.
Он снова пил кэу и сидел на почетном месте — между Саулом, отцом невесты, и Туем, отцом жениха. Теперь уже не Туй, а Лялай плясал перед гостями воинственную пляску, потрясая копьем и целясь из лука, и теперь уже Маклаю пришлось первому потянуть коротенькую косичку Маши и сказать ей все то, что требовал обычай папуасов. По-прежнему гудели трубы и били барабаны.
Но Маклаю было грустно и тревожно на этом пиру.
Да, время шло! Время шло очень, очень быстро, а он все еще не сделал того, что так хотелось ему сделать. Так и не удалось ему создать поселок на берегу Тихого океана.
Все его хлопоты в Петербурге пропали даром.
Не помогали ни лекции, ни просьбы, ни докладные записки, которые он писал одну за другой.
Правда, его доклады были очень интересны, и все ученые с волнением говорили о них.
Сухой и потемневший от гложущей его лихорадки, Маклай говорил негромким, страстным голосом. Его маленькая, но сильная и жилистая рука, постукивая мелом, чертила на большой доске цифры, рисунки, чертежи.
В ярких словах оживало все, что он видел там, на далеком берегу Новой Гвинеи. Вот высокая хижина папуасов, сделанная почти без инструментов, одними каменными топорами, костяными ножами. Вот профиль воина в боевом уборе. Вот искусно сделанный донган. Вот ожерелье из пестрых раковин. Вот песня, записанная со слов Туя. Вот сказка. Вот и тщательно перевязанные пучочки волос, срезанных когда-то Маклаем с курчавых висков его приятелей папуасов. Да, Маклай вернулся в Европу не с пустыми руками! Каждый факт, сообщаемый им, был точен, каждое доказательство убедительно.
Только климат, только условия труда, только особенности жизни создавали разницу между белыми и цветными. Другого не было ничего, и все возражения противников казались и жалкими и смешными.
Но царскому правительству не было никакого дела до этого. Ученые могли говорить что угодно о замечательном и отважном путешественнике, но правительство не давало ему ни копейки.
Его ящики с коллекциями стояли нераскрытыми, труды его не печатались, тетради его дневников и записок плесневели в запертых чемоданах.
Может быть, именно об этом и думал Маклай в последний свой приезд, на свадебном пиру Маши и Лялая. Недаром так сурово хмурились его брови, так крепко сжимались пальцы, так бледнели его и без того бледные щеки. Что же будет, если он так и не придет на помощь своим друзьям? Разве он не видит сам, что время бежит, что нужно торопиться, торопиться!
Уже не одно европейское государство посматривает с жадностью на этот цветущий уголок земли, на этих сильных темнокожих людей.
Все чаще и чаще на берегах Новой Гвинеи звучит европейская речь. Гулко ухают топоры, вырубая просеки для плантаций. То там, то здесь взвиваются флаги — немецкие, голландские, французские.
Кокосы, драгоценное дерево, дешевая рабочая сила — обо всем этом уже начинают говорить в Европе.
Еще несколько лет, и этот солнечный берег будет заполнен хищниками — купцами, плантаторами. Маклай знал это и не мог с этим бороться, не мог защитить от насилия этих простых, доверчивых людей!
— Отчего ты не смеешься? — робко спрашивает Маклая Туй и кладет ему на колено свою сильную руку.— Ты опять хочешь уехать от нас? Оставайся! Мы все как братья тебе, и ты брат нам. Оставайся, Маклай! Оставайся, человек с луны!