Шрифт:
Перевод с иврита Рафаила Нудельмана и Аллы Фурман
Художник Наталья Салиенко
Copyright © Uri Orlev and Keter Publishing House
Published by arrangement with The Institute for the Translation of Hebrew Literature
Предисловие
Вы открываете необычную книгу автора необычной судьбы. Скажем сразу — это невеселая книга. В ней говорится о войне, о страданиях, о смерти — но также о героизме, о самоотверженности, о взаимопомощи. И о взаимопонимании. Героизм, согласитесь, штука важная и даже порой необходимая. Но и взаимопонимание необходимо тоже, потому что именно там, где его нет, очень часто возникают трагические ситуации, когда появляется нужда в героизме. Вот так и четырнадцатилетнему Мариану из Варшавы довелось в один совсем не прекрасный, но необычный день оказаться в такой ситуации, когда от него потребовалось стать героем. Это было время (1943 год), когда фашистские войска, захватившие Варшаву, загнали всех евреев польской столицы и окрестностей, сотни тысяч людей, в небольшой огороженный район города (он назывался «гетто») и безжалостно обрекли их всех на голод, страдания и смерть. И случилось так, что Мариану довелось оказаться там в тот день, когда евреи, раздобыв кое-какое оружие, восстали против своих убийц. Пришлось взять в руки оружие и Мариану. А потом он выбирался из гетто по подземным каналам, неся в руках еврейского ребенка.
Но этот полный смертельных опасностей день был лишь завершением другой, не менее опасной истории, которая началась для Мариана много раньше, в тот момент, когда он спас молодого еврея, бежавшего из гетто. Не будем, однако, пересказывать эту невероятно напряженную, почти детективную книгу. Ее нужно прочитать. Она не только увлекательна — она еще и заставляет вас думать. А думая — взрослеть. Именно поэтому ее особенно хорошо прочесть смолоду. Ведь смолоду не только честь нужно беречь, как говорит пословица, но и пониманием жизни обзаводиться. Это тоже необычайно важно.
Остается сказать, что книга эта во многом автобиографична. Ее автор, известный израильский писатель Ури Орлев, родился в 1931 году в Варшаве и мальчиком восьми лет попал в то самое Варшавское гетто, о котором потом написал несколько книг, в том числе и эту. Отец его служил в польской армии и в 1939 году оказался в плену в России, а мать писателя убили немцы, уже в гетто. Маленький Ури вместе с младшим братом какое-то время скрывались в гетто, а потом сумели выбраться оттуда и скитались от одной польской деревни к другой, жили в лесах и заброшенных амбарах, но в конце концов их поймали и отправили в концлагерь. Однако они выжили и там, а после окончания войны встретились с отцом и уехали в Израиль. Здесь молодой Ури начал писать, и главной темой его произведений стали удивительные истории выживших, подобно ему, детей из гетто. Его книги переведены на десятки языков, а три самые известные — также на русский язык. Первая из них — «Остров на Птичьей улице», где рассказывается о мальчике, который в течение многих месяцев жил, как настоящий Робинзон, в развалинах одного из домов гетто; вторая, «Беги, мальчик, беги», — о другом такого же возраста герое, который сумел выбраться из гетто и скитался по польским деревням до самого освобождения Польши советскими войсками; а третья — вот эта повесть, «Человек с той стороны», которая рассказывает о событиях в гетто, как они виделись вовлеченному в них подростку «с другой», то есть с польской, стороны.
За эти и другие детские книги (действие которых происходит уже в Израиле) Ури Орлев был
Мой друг Мариан
В начале мая этого года я увидел по телевизору в новостях дымящиеся обломки польского самолета, разбившегося под Варшавой. Все пассажиры и члены экипажа погибли. Только потом мне стало известно, что среди них был и мой друг Мариан.
Мариан был польским журналистом. Мы подружились во время его приезда в Иерусалим. Мы познакомились случайно, встретившись у общих друзей, провели долгий вечер за рюмкой водки, и, поскольку оба были примерно одного возраста, понадобилось не так уж много времени, чтобы каждый вспомнил свое детство в оккупированной немцами Варшаве. Рассказ тянул за собой рассказ, воспоминание влекло воспоминание, и мы не заметили, как прошли часы и опустела бутылка. Ранним утром, прощаясь с ним, я сказал:
— У меня есть идея. Махнем-ка на экскурсию на север страны. Я могу запросто взять отпуск на пару дней.
Он с восторгом принял мое предложение, и мы скрепили наш уговор горячим рукопожатием.
На следующий день я проснулся поздно. На сей раз я был в трезвом уме и здравом рассудке. Меня мучила головная боль после обильных возлияний, и я уже раскаивался в своем легкомысленном предложении. Я перебирал в уме всевозможные отговорки, начиная с разного рода болезней и кончая ужасными неприятностями, которые якобы неожиданно свалились мне на голову. Но, услышав в телефоне его возбужденный и полный надежды голос, я дрогнул и не сумел отказаться от своего слова. В результате я выехал с ним из Иерусалима, всячески изображая радость от предстоящей поездки, а на самом деле сожалея об этих нескольких днях, которые я мог бы посвятить тысяче других, куда более интересных дел.
Но уже наутро я не жалел о том, что поехал. Это путешествие я не забуду никогда. Все четыре дня, проведенные на просторах северных израильских долин, от Галилеи до Голан, мы говорили взахлеб. Наши разговоры непрерывно переходили от прошлого к настоящему и обратно. То я рассказывал ему о Стране Израиля, какой она была вчера и стала сегодня, то он рассказывал мне историю своего детства. И эта его история все расширялась и разветвлялась и все больше захватывала меня. Едва мы вернулись в Иерусалим, я тотчас сел записывать его рассказ, надеясь в будущем сделать из него книгу. Я намеревался, конечно, попросить у него разрешения, но он меня опередил. Наверно, догадался. Он позвонил мне и попросил этот рассказ не публиковать.
— Как ты догадался? — спросил я и тут же добавил: — Мне, конечно, жаль отказываться, но я рад, что ты решил сам рассказать свою историю.
— Нет, нет! — Он даже испугался. — Понимаешь, в Польше… если все это станет известно…
— Известно кому? — удивился я.
— Ну… — сказал он, — семье, друзьям… Властям. — Он на мгновение замялся, а потом сказал: — Даже моей жене. О моем происхождении никто не знает, а у нас это все еще весьма деликатный вопрос.
— Хорошо, но ведь если твою историю расскажу я, это будет на иврите и только, — пытался я его успокоить.
— Нов конце концов она все равно дойдет и до нас, — грустно сказал он. — И поэтому я хочу, чтобы ты мне обещал…
Я понял, что сам он тоже никогда этот свой рассказ не запишет.
— Я очень прошу, — повторил он.
У меня не было выхода. Я согласился.
Через неделю он позвонил мне, чтобы попрощаться. Рассказал, как провел последние дни в Израиле, а потом снова напомнил мне мое обещание.
— Я по-прежнему сожалею, — сказал я. — Однако слово есть слово. От публикации я воздержусь. — И добавил в шутку: — Но только пока ты жив.