Человек семьи

Мур Робин

– Это сестра уберет. Постарайся успокоиться, девочка, – сказал Сэм.

– Ты то же самое говорил моей матери? – все еще громким и резким голосом спросила Конни. – Ты это ей говорил перед тем, как убить?

Голос Сэма стал холодным и жестким:

– Конни, ты говоришь, как ненормальный человек. Если ты будешь вести себя подобным образом, то можешь никогда отсюда не выбраться. Ты же хочешь выздороветь и родить ребенка, разве не так? Откуда у тебя эти ненормальные идеи?

– Ты и обо мне позаботишься, не так ли, если я буду продолжать говорить о твоем

гнилом бизнесе? Позаботишься о своей девочке и маленьком внуке внутри? Это тебе легче, чем муху убить. Скажи, ты рассказываешь о своих ужасных деяниях за последнее время, когда ходишь на исповедь по воскресеньям?

– Конни, так не годится. Я пойду и скажу, чтобы тебе дали успокоительное.

– Да, ты бы хотел, чтобы они меня тоже сделали наркоманкой. Почему бы и нет? Ты же занимаешься бизнесом. Исповедуешься ли ты своему брату, чтобы это не пошло дальше, не достигло Бога? Но Бог смотрит на тебя все время. Он знает! И я знаю!

– Послушай, – сказал Сэм размеренным тоном. – Бог к этому не имеет никакого отношения. Бог – это для женщин.

Конни смотрела на него горящими глазами, грудь ее вздымалась. Затем так же внезапно, как и возник, эмоциональный шторм прошел. Глаза, снова став холодными, смотрели прямо в пустоту комнаты.

Сэм молча сидел, опасаясь, что любые его слова могут возбудить ее опять. Наконец он вздохнул, безнадежно пожал плечами и встал.

– Что ж, мне пора обратно в город, – сказал он. – Если тебе что-нибудь будет нужно – что угодно – дай мне знать и, пожалуйста, не расстраивайся насчет Семьи, насчет бизнеса. У тебя именно то, что сказал врач, – некоторое сумасшествие из-за ребенка. Такое бывает у многих.

Конни ничего не ответила, но закрыла глаза, и Сэм увидел слезы, текущие по ее лицу. Он вышел на цыпочках и тихо прикрыл дверь. Сестра, дремавшая в кресле в коридоре, вскочила на ноги:

– Все в порядке?

– Да.

Сестра пошла было обратно в палату.

– Подождите минуту, – позвал ее Сэм.

Он достал из кармана сверток банкнот, отделил одну и сунул ее в руку сестры.

– Я хочу, чтобы вы использовали все возможности, чтобы очень хорошо заботиться о моей девочке – очень хорошо, – сказал Сэм и пошел по коридору.

Опустив глаза, сестра увидела, что держит сотенную бумажку.

Этим вечером Конни казалась веселой. Попросив свой косметический набор, нанесла на лицо немного пудры и румян, чтобы смягчить больничную бледность. Сестра, увидев это, улыбнулась и продолжала читать журнал.

Из косметички Конни достала дамскую бритву с длинной ручкой, которой она брила под мышками. Осторожно отвернув верх, она вытащила тонкое синее лезвие "Жиллетт". Сестра, облизывая пальцы, листала журнал. Спрятав лезвие под одеяло, Конни быстро вонзила его сначала в левое запястье, затем в правое. Потом легла, тихо истекая кровью под одеялом, с умиротворенной улыбкой на лице.

Только через пять минут сестра заметила два красных пятна, проступивших сквозь хлопчатобумажные покрывала, и закричала:

– Господи, что случилось?

Откинув покрывало, она увидела руки, лежавшие

каждая в своей луже крови. Конни была уже почти в коме, когда сестра схватила трубку телефона, чтобы вызвать экстренную помощь. Сердито сжав запястья рукой, чтобы пережать вены и остановить кровь, сестра поглядела на Конни, уже терявшую сознание, и сказала:

– Вы очень плохая женщина! Вы это знаете? Очень плохая.

Глава 14

После попытки самоубийства Конни постоянно держали под воздействием успокоительных средств. Ее глаза, когда она смотрела на Пата, уже не горели ненавистью, а были пустыми.

Когда Пат сказал ей, что на пару недель должен уехать в Канаду, она просто посмотрела на него неодушевленным взглядом и сказала:

– Я буду молиться за тебя.

Констанца часто молилась в последнее время и просила больничного католического священника заходить к ней по меньшей мере один раз в день.

Перед отъездом Пат принес ей книгу Дугласа "Ряса" и последние выпуски газет, а также цветущую бегонию, но Конни ни на что не отреагировала. Она просто повторила:

– Поезжай, если хочешь. Я буду молиться за тебя.

И Пат ушел.

* * *

Он проехал 358 миль до Монреаля и взял номер в гостинице "Риц Карлтон" на Шербрук-Вест-стрит.

Ему нужно было встретиться с Алом Агуеси – канадским представителем Стива Маггадино – в ресторане на крыше небоскреба. Агуеси заказал столик на имя мистера Альберта и описал Пату свой внешний вид. Агуеси должен был выглядеть молодым и амбициозным рабочим – человеком, с которым надо считаться.

Агуеси был где-то на год старше Пата. Подходя к столику, Пат увидел, как ему улыбается румяный, атлетического вида молодой человек в блейзере с серебряными пуговицами и в полосатом галстуке.

– Мистер Альберт?

– Именно. Вы, должно быть, из Нью-Йорка?

Агуеси пожал Пату руку.

Они быстро проработали детали продажи облигаций и встречи в Цюрихе, где деньги должен был забрать посланник Чарли Лаки. Пату понравился Ал, он узнал в нем свой образ во время восхождения к вершине. Особенно он восхитился британским покроем и немодным видом одежды Ала.

После обеда канадец повел его по старинным частям Монреаля: по Берри-стрит до реки Святого Лаврентия, мимо древних домов с медными пластинками с датами. Все вокруг говорили по-французски, и все вывески были французскими.

Пат с Алом говорили о спорте, в основном о хоккее, который Агуеси очень любил, немного о баскетболе, немного о сексе и совсем мало о делах Семьи, если не считать упоминаний об общих знакомых.

Ал спросил, путешествует ли Пат в одиночестве, и этот вопрос навел их на мысль о девочках. После прогулки они пошли в "Шато Шамплен" и посмотрели непристойную пьесу. Что касается таланта, то девочкам было далеко до Нью-йоркских, но они были свежими и шустрыми. Пат выразил особое восхищение брюнеткой со щеками, похожими на яблоки. Она спела несколько песен Эдит Пиаф.