Человек случайностей
Шрифт:
– Ты не рассердишься, если я возьму кое-что оттуда, ту большую фотографию?..
– Бери что хочешь.
– А ты уже нашел работу?
– Еще нет. А ты?
– Ищу. А пока устроился мойщиком посуды.
– Мойщиком посуды?
– Да. В ресторане в Сохо.
– Я, пожалуй, уже староват для такого… но все может случиться. Ты сказал, что у тебя несколько просьб ко мне. Одну, даже две мы уже выяснили. Что еще? Неужели так уж обязательно сидеть на полу? Возьми стул.
Но Гарс продолжал сидеть.
– Я хочу навестить Дорину, ты не против?
– Секундочку. – Остин
– Мне кажется, я мог бы помочь, – задумчиво произнес Гарс. – Я не сразу пришел к такой мысли. Но сейчас уверен. Я говорил о ней с Людвигом.
– Даже так?
– Мне кажется, ей не хватает открытости, свежего воздуха, свободного общения. Ей надо разговаривать с людьми. Я говорю не о враче, не о медсестре. Ей недостает обыкновенных разговоров о самых банальных вещах. Ей недостает обычной повседневной жизни.
– И по-твоему, именно ты можешь ей это все обеспечить?
– Я вижу, ты против.
– Да, я против… Ты совершенно не разбираешься в том, что происходит и с ней, и со мной, и я тебе запрещаю вмешиваться. – Остин старался говорить как можно спокойнее, но гнев поднимался и душил его. Значит, Дорина и Гарс будут прогуливаться, держась за руки, по садику и обсуждать его персону. Будут смотреть друг другу в глаза. Именно так выглядело то, чего он всегда ужасно боялся. Гнев, как снежный ком, рос в груди.
Гарс сидел неподвижно, положив руки на колени, на лице отражалась участливость и еще что-то, что он держал при себе. В комнате горит яркий свет, а за окном – ночь, жаркая, душная, ночные бабочки влетают, как обрывки бумаги.
– Ну хорошо, – произнес Гарс, – может быть, я не прав. Но мне тяжко видеть, какой ты закомплексованный, смотришь на всех волком, не знаешь ни минуты покоя. Надо одолеть в себе злобные чувства. Это очень важно. Попробуй хоть раз это сделать. Если получится один раз, то получится и второй, и третий, и ты уже не захочешь вернуться к старому. Тебе попросту надо простить нас всех.
– Уйди, Гарс, уйди, я тебя прошу, – прошептал Остин. Его пугало это ужасное напряжение, этот напор гнева, который вот-вот прорвется, отвратительный и неминуемый, как рвота. Занавес тьмы разорвался. Дорина и Гарс идут по тропинке, держась за руки.
– Я чувствую, ты на меня сердишься. Мне тоже не очень легко говорить с тобой об этом. Гнев – это страшно. К тому же ты мой отец. У меня такое чувство, что я в суде. Пожалуйста, выслушай меня и прости. Я не буду спрашивать, как ты отнесешься к тому, что я хочу встретиться с дядей Мэтью. И так знаю, что против. Но послушай. Тебе надо увидеться с дядей Мэтью. Просто, без всякого напряжения. Просто пойти. И попросить у него денег.
– Гарс, уйди, прошу тебя, – перебил Остин.
– Ты мог бы разорвать этот порочный круг, если бы захотел…
– Убирайся.
– И мир не перевернулся бы, если бы Мэтью встретился с Дориной…
– Сам не знаешь, что плетешь, – не проговорил, а как-то проскрежетал Остин. – Сумасшедший. Разве ты не знаешь, что Мэтью и твоя мать, не знаешь?..
Гарс с сомнением покачал головой:
– Я подозревал… я догадывался… о твоих мыслях…
– И все же предлагаешь
– Потому что я в это не верю.
– Не веришь?
– Нет. И ты тоже не веришь, ни секунды в этом не сомневаюсь. Прости, отец.
Остин раскачивался, обхватив себя руками, издавая хриплое рычание. Схватил стаканчик и швырнул в стену. Но стаканчик, не разбившись, покатился ему под ноги. Тогда он вновь схватил его и запустил в окно. Ударившись о раму, стаканчик разлетелся на десятки осколков, одно из оконных стекол треснуло. Гарс уже успел уйти. Остин повалился на кровать, сжимая зубами плоскую подушку. Плакал тихо, без слез. Над ним летали ночные бабочки. Летели прямо на свет лампы и падали замертво на вздрагивающую от рыданий спину. Через какое-то время Остин заснул, и ему приснилось, что Бетти упала в колодец. Вода сомкнулась над ее головой.
Дорина однажды прочла африканскую сказку про женщину, превратившуюся в куклу. Куклу кто-то взял в жены, а жила она в кармане, но не у мужа, а у другого мужчины; идя по дороге, муж и тот, другой, время от времени любовались ею. Кто превратил ее в куклу, муж или другой, в кармане у которого она жила, и чем завершилась эта история? Она не помнила.
Шарлотта этим вечером выглядела очень элегантно. Летний костюм, кремовый в полосочку, сидел на ней прекрасно. Стройная, высокая, седина волнистых волос чуть подкрашена фиолетовым. Она сидела очень прямо, сдвинув колени и ступни. Утром она тщательно убрала квартиру Остина. Затем приняла ванну с добавлением самых дорогих солей.
У Мэвис вид был неряшливый. На голубом нейлоновом переднике темнели жирные пятна. Волосы в беспорядке, взгляд отсутствующий, мечтательный. Дом все еще был пуст и полон эхом; что с ним будет дальше – непонятно; пока время остановилось в нерешительности. Она разрешила миссис Карберри иногда приводить с собой Рональда. Приводить, но не оставлять, ни в коем случае.
Мэвис, Шарлотта и Дорина в гостиной пили бузиновую наливку. Мэвис и Шарлотта сидели рядом. Дорина чуть поодаль, у открытого окна, смотрела на розы, на маргаритки, на живую изгородь из бирючины, светлую, будто высохший на солнце майоран. Ей казалось, что это она сама придумала, вообразила этот сад. И другие люди не могут его видеть. Миссис Карберри плакала в кухне. Ее старшего сына арестовали за кражу. Среднего, наркомана, отпустили, но временно. Муж избил ее. И сумочку хотела себе купить, синюю, кожаную, с медными кольцами, но стоит слишком дорого. Может, через какое-то время подешевеет.
– Ты видела Мэтью на приеме? – спросила Мэвис.
– Видела, – ответила Шарлотта, – но он меня не заметил.
– Он сильно изменился?
– Да.
– Он мне написал.
– Неужели?
– Предлагает встретиться, если я не против.
– И ты не против?
– Из любопытства.
Значит, написал Мэвис. «Как бы мне хотелось знать, – думала Шарлотта, – могу ли я восстановить свою жизнь, стать независимой, перестать вызывать у людей жалость? Могу ли я возвести стену, о которую разобьются волны печали, озлобления и зависти, или суждено мне остаться их жертвой навеки?»