Человек случайностей
Шрифт:
– Гарс, перестань сердиться. Перестань.
– Хорошо. Пришло время мне сказать «Прости, дядя», а тебе ответить – «Не за что, друг мой».
– Гарс, я тебя прошу!..
– Извини. Но я страшно боюсь за Дорину. Видишь… я тоже думал, как ей помочь… по мере возможности… и если бы у меня было больше энергии и меньше предрассудков, может, и удалось бы. Может, ты был прав, когда старался сам ей помочь. Люди часто погибают, потому что те, кто рядом, слишком мелочны, горды, самолюбивы, чтобы поспешить на помощь. А помощь никогда нельзя откладывать. Эта ситуация опасна для каждого из нас – и для тебя, и для меня, – но наказание постигнет ее. Прости, я говорю не очень-то связно…
– Нет, напротив, ты говоришь очень понятно.
– Прости, я наговорил тебе всякого. Я не имел в виду, что речь идет только о сексе.
– Кто знает, может, это и в самом деле только секс. Во всяком случае, уже все позади.
– Если Дорина постарается держать язык за зубами, то только из любви к тебе. Ты это понимаешь? Но раньше или позже она проговорится – сработает ее инстинкт самоуничтожения.
– Нет, – возразил Мэтью, – я не думаю, что она и сейчас склонна… потому что… ну… лучше себя чувствует и…
– Лучше!
– Я не хотел такой ситуации и не провоцировал ее. Гарс, ступай, прошу тебя. Это не тема для обсуждения, тем более сейчас. Я должен снова поговорить с Дориной, успокоить ее. Она уедет отсюда не позднее чем через полчаса.
– Я подожду и отвезу ее домой.
– Не надо.
– Ты сам ее отвезешь, да?
– Нет. Она поедет сама. На такси. Она к этому готова… И я никогда с ней не увижусь.
– Ну что ж… – Гарс невесело рассмеялся.
Они стояли друг против друга, застыв в неловких позах. Гарс пошевелился первый – поднял руку. В комнате повеяло холодом. Что-то ушло безвозвратно.
– Мне очень жаль, – сказал он.
– Я понимаю… ты хотел…
На минуту стало тихо.
– Ну что ж, до свидания, – решился Гарс. – Желаю успеха всем озабоченным.
Он вышел, закрыв за собой дверь, прежде чем Мэтью успел сделать шаг. Мэтью вошел в столовую.
Столовая была пуста. Он начал медленно подниматься по ступенькам.
– Дорина!
В спальне на кровати лежала его пижама, которую в эти дни она надевала, хотя Мэвис прислала ей ночную сорочку. Дорины в спальне не было.
– Дорина, где ты? – снова крикнул Мэтью. Прошел по всем комнатам. Заглянул даже в подвал. Заметил, что из столовой исчезли чемодан и сумочка. Дорины ни следа.
В панике он выбежал на улицу. Потом вернулся и позвонил Мэвис. После этого ночь напролет и весь следующий день они звонили друг другу, но никаких новостей не было. Дорина растаяла как дым.
«Дорогая Митци!
Я выйду рано, и когда ты найдешь это письмо, уже буду очень далеко. Прости. Ты ко мне тепло относилась, и я это ценю, но, наверное, мы не созданы друг для друга, и я не смогу простить тебе того, что случилось однажды ночью, хотя в этом не было твоей вины. Некоторые люди невольно становятся причиной горестей других, а ты мне никогда не приносила счастья. (А возможно ли в этом мире кому-либо принести счастье? Вот вопрос.) Поэтому спокойно скажем друг другу «до свидания» и расстанемся друзьями, желающими один другому всего наилучшего. Увидев тогда Дорину, я пережил спасительный шок и, по правде говоря, радуюсь, что так произошло, потому что это послужило во спасение. Именно благодаря этому я вспомнил, что она значит в моей жизни. Такие, как ты, меня сталкивают вниз (прости). Только ей удалось подтянуть меня выше. Рядом с ней хочется быть высоким. На обдумывание у меня ушло два-три дня, и сейчас я знаю, что мне делать. Я должен стремиться к собственному счастью среди порядочных людей, надеясь, что оно переборет все мои неурядицы, источником которых является моя собственная никчемность. Кстати, тебе будет лучше без такого, как я. Дорина любит меня чистой любовью, и поскольку в жизни моей она явилась как ангел, может, и сумеет меня изменить, во всяком случае, стоит попробовать. Я сейчас направляюсь в Вальморан потребовать, чтобы мне отдали мою жену. Как видишь, я собрал свои вещи и вывез их на такси (ты уже знаешь, когда читаешь это письмо). Прости, но я считаю, что лучше покончить с этим как можно быстрее. Будь порядочна, прошу, будь милосердна настолько, чтобы не искать встреч со мной. Я попробую начать жизнь с Дориной и жить только для Дорины, и если в самом деле хочу спастись от гибели в хаосе жизни, должен приложить к этому все силы. Прошу, Митци, пойми меня и прости. Я не очень много хорошего мог для тебя сделать, но все же надеюсь, что не причинил тебе слишком много вреда. Ты вскоре придешь в себя и забудешь нижеподписавшегося, искренне тебе преданного и т. д. Всего наилучшего, подружка. Не до свидания, а прощай. Не пиши и не ищи меня. Ты знаешь, на какие мерзости я способен. Ты ничего не добьешься. В эту минуту вижу все ясно, как на ладони, и все понимаю.
Остин.
P.S. Спасибо за доброту. Прощай!»
Митци стояла посреди кухни. Смяла письмо, которое нашла возле дверей, когда спустилась за молоком. Зажгла конфорку, налила в кастрюльку воды, поставила на огонь. Вернулась в комнату, села.
Безоговорочно поверив не оставляющему и тени надежды письму Остина, она сейчас ощущала себя так, будто между его мимолетным присутствием здесь и теперешним мгновением разверзлась пропасть. Наступила новая эра. Сейчас она уже не могла представить, что еще вчера Остин сидел здесь, в своей комнате, даже еще сегодня, и сочинял письмо. Его поглотил какой-то доисторический катаклизм. Он исчез под землей. Лишь какие-то частички остались, разбитые, несвязные. Пронесся ураган, уничтоживший цель, будущее и все чувства. Вода закипела, и она заварила чай. В доме стояла нерушимая тишина. Она отпила немного. Потом поднялась наверх, в его комнату. Пусто. Вернулась вниз. Подумала: одеться или снова лечь в постель? Пошла в спальню, легла. С той минуты, когда Остин сюда переехал, она жила в приподнятом настроении. И это настроение тоже исчезло. Ее тело, прежде широкое, свободное, расслабленное, как у медузы, качающейся на волнах, сморщилось и усохло. Она чувствовала себя как в гробу.
Отчаяние сбило с ног так неожиданно, что она не пробовала даже защищаться. Не будет за ним бегать, нет, никогда. Он вернулся к жене, и надо дать ему возможность отыскать собственное счастье, и в этом ему не должно мешать то, что уже считается далеким прошлым. Ему это удалось без труда, и сейчас он живет в недоступном кругу собственной жизни, таинственный и навсегда утраченный. Любовь к нему возникла так неожиданно, что ж, любовь иногда возникает именно так. Сколько тысяч нежных движений, сколько надежд, а он взял и ускользнул, и так ловко. Как когда-то после смерти родителей, ее охватили болезненные черные мысли. Мать и отец умерли, когда Митци было двадцать с небольшим. После этого никто, кроме Остина, не относился к ней по-настоящему
В годы успеха, путешествуя по всему миру, она почти каждый день посылала родителям открытки. И они стали ликующей летописью ее побед, чем-то вроде несмолкающих фанфар. Митци доставляло особое удовольствие выбирать самые яркие открытки и наклеивать на них марки. Даже сейчас, замечая на прилавке эффектную открытку, она чувствовала большое желание купить ее и через это выразить свою нежность. После смерти матери, убирая дом, она нашла все эти открытки, сотни открыток в большой картонной коробке. Сейчас эта коробка стояла у нее под кроватью. Она тяжело села на постель и ногой вытащила коробку. Начала копаться в куче открыток. Альпы. Средиземное море. Сидней. Сан-Франциско. Неужели я была в этих местах? Замки. В забытых теперь странах. Яркий мир, не достигающий сознания. Она смотрела на все это и не верила. А на обороте одни и те же слова: «Здесь очень весело. Надеюсь, вы здоровы. Солнце пригревает чудесно. Жарко, море вина. Солнце и вода чудесные. Обнимаю». Неужели мир – это только солнце, вино и пляжи? Память о солнце сжалась и перестала согревать. И грело ли оно когда-нибудь? Чем была та жизнь? Как она удивилась, впервые увидев вершины гор, покрытые снегом! Собственным глазам не верила. Но сейчас все умерло. Даже о любимом отце она не заботилась по-настоящему, и его любовь не смогла защитить ее. «Я не использовала своих возможностей, – думала Митци, – а сейчас уже поздно. У меня нет ни работы, ни денег, ни Остина. Никто обо мне не заботится, и никого не интересует, жива я или нет. Могу просидеть в этом доме целую вечность, и никто ко мне не заглянет». Она рассеянно перебирала открытки. Одна была чистая, вытащила ее. На открытке был ледник в Шамони, и от этого неожиданно возникло живое ощущение – солнца, снега, лыжни. Перевернула открытку и, взяв карандаш, написала адрес Остина. Рядом приписала: «Тут светит солнце. Жаль, что ты не со мной. Желаю успеха». Воткнула открытку над кроватью. Митци думала об отце, и ей казалось, что он притягивает ее к себе. Когда его гроб опускали в могилу, она думала, что ее жизнь тоже закончилась. Кто знает, может, в самом деле тогда и закончилась. Вскоре после этого она повредила ногу и тем самым уничтожила и себя. Осталось только довести дело до конца. Митци потащилась к буфету, где отыскала флакон с таблетками снотворного, выписанными доктором. Она приняла тогда всего одну или две. Сейчас примет остальное. Все будут сожалеть. Остин тоже будет сожалеть. Такого он не предвидел. Будет жалеть. Слезы… Она пошла за водой, открыла бутылку виски. Начала глотать таблетки, запивая виски и задыхаясь от рыданий.
В это время Остин с чемоданом стоял перед парадной дверью Вальморана.
Он был в чрезвычайно приподнятом настроении. Крупные тревоги миновали, и, пройдя через испытания, он приближался сейчас к ясному пониманию всего, к уверенности. Беспокоил его только Монкли. Остин проводил много времени в больнице, где, исполненный нервной, болезненной жажды докопаться до самого худшего, упорно засыпал Нормана вопросами, желая узнать, как много тот помнит. Миссис Монкли непрерывно благодарила его за заботу и доброту. Остин следил за взглядом Монкли, желая увидеть, не прячется ли в глубине этих глаз возвращающаяся память о случившемся. Но никаких намеков не обнаруживал. Во многих отношениях больной чувствовал себя лучше. Узнавал жену, понимал, что происходит вокруг, и даже рассуждал о будущем. Помнил первые дни в больнице и вспоминал детство. Руки и ноги у него действовали. Смутно помнил, что женат. А вот события недавнего прошлого начисто стерлись из его памяти. Попытки Остина выяснить что-нибудь закончились ничем. «Не помнишь, как дал мне прочитать свой роман?» – «Роман? Нет». Остина он, видимо, принимал за врача и горячо благодарил за визиты. Остин приносил ему фрукты и цветы. По мнению врачей, полного выздоровления быть не могло. Таким образом, все складывалось как нельзя лучше.
После того как Дорина застала его в объятиях Митци, он почувствовал себя настолько опозоренным и грязным, что не решался взглянуть жене в глаза. Написал ей два покаянных письма, но постепенно пришел к выводу, что следует действовать более решительно. Не такое уж страшное преступление – обнять женщину, когда жена тебя бросила. Больше всего его поражало полное несходство этих женщин. Как он, муж Дорины, мог унизиться до флирта с неотесанной, простецкой хозяйкой дома? Ее жалко стало, вот в чем дело, по этой причине он уже не раз был любезен с другими женщинами. Что за бедлам! Он как-то держался только благодаря тому, что Дорина была изолирована от мира и отделена от него стеной. Пока она сидела под замком, он совершенствовал свой разум и входил в новую фазу. А ее оставлял на потом. Но потом по воле провидения Дорина на краткий миг вдруг оказалась в его мире, чтобы вырвать его из заколдованного круга. Это появление вернуло его к действительности. И дало понять, что со всеми призраками, проникающими в их жизнь, они должны сражаться вместе. Разлука только увеличивала боль и хаос. Но их отдаление также показало тот несомненный факт, что они принадлежат друг другу, что, к лучшему это или к худшему, они связаны цепью навсегда, их разум взаимосвязан до последнего дрожащего атома осознания. Люди, так соединенные, должны жить вместе, даже если совместная жизнь – мучение, так как жизнь вдали друг от друга – еще большее мучение. Так считал Остин. И по мере приближения к Вальморану его решимость все более подкреплялась надеждой. То, что чувствовал он, Дорина обязана чувствовать тоже. Пробил час, и они снова обретут друг друга, потому что иначе нельзя.