Человек со шрамом
Шрифт:
— Феликсяк здесь? — крикнул Хшановский.
— Здесь, — отозвался чей-то голос.
— Зайдите сюда, — пригласил сержант.
Из толпы вышел высокий худой мужчина. Светлые волосы его оказались слегка растрепанными. Он был в теплой пепельного цвета куртке, доходившей почти до колен, и темных брюках, заправленных в сапоги. В руках неизвестно почему — кнут.
— Как все это случилось, пан Феликсяк?
— Ну, возвращаюсь я из Цеханова и еду мимо магазина. Довольно темно уже было. Больше девяти, наверное, хотя я на часы
— Вы этой дорогой возвращались из Цеханова? — удивился сержант. — Но ведь на Цеханов едут через Модле, Хотум и Гонски.
Крестьянин несколько смутился, но потом объяснил:
— Можно и так, а можно еще по шоссе до Черухова, а оттуда через Недзбож. Так дальше будет, зато дорога лучше. А кроме того, у меня дело к одному человеку в Недзбоже.
— К кому именно?
— К Адаму Ольшевскому.
— А какое дело?
— Его земля рядом с моей. Я договориться хотел, чтобы с понедельника вместе пахать. Двумя лошадьми оно легче и быстрее.
— Что было дальше?
— Увидел я свет и думаю — Михаляк в магазине еще, зайду-ка куплю папирос, свои-то я у Ольшевского позабыл. Подхожу к дверям и вижу: посреди лавки ящик валяется, а вокруг деньги.
— Серебро или купюры?
— Серебро. Купюр не было. Я подумал, что кто-то ограбил магазин, как в прошлом году в Сулковских Будах. И только сделал шага два, как увидел у прилавка Михаляк. И кровь у нее на груди. Я дотронулся до нее, она еще теплая была, но уже неживая. Тогда я вскочил на телегу, огрел коня кнутом — и к старосте. Потом коня завел во двор, а сам опять сюда прибежал.
— Что вы делали в Цеханове?
— Свез туда двух боровов и на сахарном заводе взял жом. Сахарную свеклу я сдал еще на прошлой неделе.
— Что же вы весь день с утра до вечера потратили на этот жом?
— Да нет, — согласился Феликсяк.
— Когда вы приехали в Недзбож, к Ольшевскому?
— Еще засветло, часов около пяти.
— Долго же вам пришлось его уговаривать вместе пахать.
Крестьянин усмехнулся:
— Сами понимаете, сержант: я двух боровов продал, надо было это дело обмыть.
— С Ольшевским?
— Он мой родственник. Со стороны жены. Засиделся я у них, а тут и ночь на носу.
— По дороге вы кого-нибудь встречали?
— На шоссе много кого встречал. Всех и не запомнил. А вот как миновал Черухов, пожалуй, никого уж больше и не встретил.
— «Пожалуй» или никого? Ведь на этой дороге всегда большое движение.
— Ей-богу, не знаю, — искренне признался Феликсяк. — Конь мой дорогу сам найдет, а меня сморило маленько. Проснулся я, когда телега въехала на мостовую в Недзбоже.
— А от Недзбожа до Грабениц вы тоже спали?
— Не спал, но никого не встретил. Слышал только, как кто-то проехал на мотоцикле. Тихо было и слыхать далеко.
— Ас какой стороны?
— Словно бы в Лебки кто-то-ехал.
— От
— Пожалуй, что так, шум мотора как бы удалялся. Когда я подъехал к деревне, уже не слышно было.
Сержант Хшановский снова направился к дверям. Толпа любопытных терпеливо ждала. Никто не уходил спать.
— Кто-нибудь из жителей Грабениц ездил сегодня к вечеру на мотоцикле?
— Я ездил, — молодой человек встал в полосе света, падавшего из открытых дверей.
— Когда и к кому?
— К одной девушке из Чарноцинка.
— Когда вернулся?
— Около восьми я был дома. Отец может подтвердить.
— Конечно, могу. Он был дома, пан начальник, — отозвался кто-то в толпе.
— А вы, Феликсяк, слышали шум мотоцикла около восьми?
— Нет, часом позже. В восемь я еще был у Ольшевского. Я это хорошо помню, мы с ним как раз слушали последние известия. А уехал я после «Новостей спорта». Ну и потом я ведь слышал шум мотора со стороны Лебков. А дорога на Чарноцинек гораздо дальше, южнее. Там сразу начинается лес, и мотоцикла не было бы слышно.
Сверкнули фары. Минуту спустя перед магазином остановилась «варшава». Из нее вышел поручик Левандовский, за ним — врач из Цеханова, два милиционера из следственной группы, фотограф и дактилоскопист с аппаратами.
Поручик, войдя в магазин, осмотрелся по сторонам и выслушал рапорт сержанта. Врач склонился над погибшей.
— Две пули, — констатировал он, — одна, видимо, пробила левое предсердие. Мгновенная смерть. Остальное я смогу сказать только после вскрытия. Умерла она между восемью и девятью вечера.
— Почему вы не проследили, сержант, — негодовал поручик, — чтобы сюда никто не входил и ничего не трогал? Теперь вот ищи ветра в поле.
— О преступлении мне стало известно лишь без десяти двенадцать. Я тотчас же передал сообщение в уездное отделение милиции и поехал в Малые Грабеницы. Но преступление было совершено около девяти часов. Гражданин Феликсяк установил факт преступления именно в это время. Он дал знать старосте. Народ сбежался спасать Михаляк, и лишь позже, убедившись, что продавщица мертва, староста поехал уведомить меня о случившемся.
— Значит, мне тут делать нечего, — заметил дактилоскопист.
— В таком случае единственное, что я могу, — сделать фотографию убитой и магазина, — добавил фотограф.
— Хорошо, — согласился поручик Левандовский. — Сейчас мы лишь составим краткий протокол и опечатаем магазин. Завтра, вернее сегодня утром, приедет «неотложка» и заберет тело. Я тоже приеду и прослушаю еще раз показания старосты, его жены, гражданина Феликсяка. И может быть, еще кого-нибудь — там видно будет. Скажите, сержант, тем людям у магазина, чтоб расходились по домам. Если же кто-то что-то хочет сообщить, пусть явится к девяти часам в дом старосты. В его доме я буду проводить следствие. Вас, сержант, мне тоже хотелось бы увидеть там.