Человек со звезды

Абрамов Сергей Александрович

Даная уселась за стол, приоткрыла правый верхний ящик, пошуровала там рукой, словно хотела убедиться: на месте ли верный «магнум», не исчезла ли родная «беретта», не забился ли в щель любимый автомат «узи». Все, похоже, оказалось на своих местах, поскольку Даная успокоилась, сцепила красивые руки замочком, уложила на них красивый подбородок, уставилась на Кима красивыми черными глазами.

– Ну, что будем делать? – красиво проговорила.

Спокойствие, сказал себе Ким, держим мазу.

Для непосвященных в молодежный жаргон. Последнее выражение означает:

не ронять достоинство, позицию не сдавать. Имеется в виду позиция крутого мэна (смотри предыдущий внутренний монолог Кима), то есть человека сильного, волевого, умного, всегда готового к любым неожиданностям.

– Вы, кажется, сказали, что мною кто-то интересовался, – Ким был сама вежливость, само обаяние, сама кротость.

Но мадам не купилась.

– Сказала, – по-прежнему красиво – голос у нее такой был! – но весьма сухо подтвердила она. – Я интересовалась.

– Не понял, – не понял Ким.

– Кому вы морочите голову, юноша, – чуть усмехнувшись красивым ртом, сказала Даная, похожая сейчас не на Данаю, а на мадам Вонг из малопопулярного фильма узбекских кинематографистов. – Он, видите ли, от неформалов, он, видите ли, в райкоме задержался… Мама вас, наверно, учила: обманывать старших нехорошо…

Главное – не терять лица, помнил Ким, эту истину знает любой, даже не очень крутой мен.

– Вы ошибаетесь, – спокойно сказал он. – Я никого никогда не обманывал. Так меня учила мама…

Ну, хорошо, то, что он – чужак, догадаться можно. Без больших усилий… Хотя, с другой стороны, по сюжету кто-то от неформалов в этом ковчеге быть обязан и почему-то не явился, так чем Ким к роли не подходит? И возраст, и кожанка, и косичка, и «Георгий» вон… Или представитель их неформалов – по замыслу их режиссера! – должен быть в костюме и при галстуке, так, что ли?.. И почему лысый с компанией не просекли Кима, Большие Начальники купились оптом со всей своей зарплатой, а эта кагэбэшница выловила его без микроскопа? Она же в приемной сидела, она же о нем даже не ведала… Или у нее здесь смонтирован аудивизуальный центр?..

– Как вы узнали, что я в поезде? – деловито спросил Ким. – Микрофоны? Видео?

– А вы как думали? Мы здесь не груши околачиваем, – грубо, хотя по-прежнему красиво сказала мадам, – мы здесь дело делаем. Большое дело. И не хотим, чтобы нам мешали.

– Выявляете? – вспомнил Ким. – Меня-то за что? Я мальчик безвредный, я на ваш поезд случайно попал. Методом тыка.

– Но попали…

– Попал, попал. И кажется, в яблочко? То-то вы засуетились – то-то вы занервничали… Что делать станете? Расстреляете?

– Зачем? Мы не звери.

– Догадался. А кто вы тогда? Вы лично? Дураки эти прозаседавшиеся? Бандиты из шестнадцатого? Кто? Куда вы намылились? Почему такая таинственность? Раз вы меня не расстреляете, так объясните ситуацию. Может, я пойму. Может, я проникнусь, встану в ваши ряды и с криком «ура!» побегу впереди паровоза.

Мадам, по-прежнему не снимая подбородка со сцепленных рук, внимательно разглядывала Кима, на его филиппику ответа не давала. Молчание висело

в приемной, как топор из поговорки: неизвестно – на кого он свалится острым краем… Впрочем, Кима молчание не слишком тяготило. Молчание – это актерская пауза. Пауза в импровизации – время на раздумье. Раз мадам молчит, значит, решения пока нет.

– А что, – хорошо выдержав паузу, сказала мадам, – в этом что-то есть. Нам нужны сторонники отовсюду, металлисты – не исключение.

– А то! – подтвердил Ким. – Металлисты – воины! По духу. Помните песню: броня крепка и танки наши быстры? Про нас.

Мадам засмеялась. Первый раз, отметил Ким, значит – решение принято, значит – с облегченьицем ее…

– Вы, конечно, слышали про Светлое Будущее? – издалека начала мадам.

– Конечно, слыхал, – соврал Ким.

Про светлое будущее ему с детства пели, но оно – помнится! – писалось со строчных букв, несмотря на всесоюзную любовь к заглавным. А сейчас заглавные не в почете, сейчас о них редко вспоминают, а кто вспоминает – тому позор и народное осуждение.

Мадам, похоже, считала иначе.

– Раз вы слыхали, то вам не надо подробно рассказывать о тех неисчерпаемых возможностях, которые ожидают каждого гражданина на этой – конечной для нас! – станции.

– Конечной? – на всякий случай усомнился Ким.

И оказался прав.

– Нет, нет, – чуть смутилась мадам, – нет, естественно. Дорога пойдет дальше, дорога не оборвется, это закон дорожного строительства. Но это – в очень далекой перспективе. Там, – она указала перстом вверх, – думают о ней, прогнозируют… Но пока наша цель вполне конкретна и предельно ясна – Светлое Будущее. Его надо обустроить, обжить, предстоит широко развить экономическую структуру, поднять и расширить социальную сферу, еще более укрепить демократию и гласность…

– Простите, – перебил ее Ким. – Насколько я понял вас и предыдущих… э-э… – он поискал слово, – ораторов, речь идет о конкретной железной дороге к конкретному населенному пункту, так?

Мадам поморщилась.

– Можно трактовать и так.

– А как еще можно трактовать?

– Шире и глубже. Обернитесь в историю, юноша. Возьмите, например, Комсомольск, Город-на-Заре. Ведь о нем тоже можно было сказать: конкретная стройка конкретного населенного пункта. Но значение ее было шире и глубже вульгарной конкретики. Комсомольск стал символом веры, силы, мужества, символом истинности и единственности избранного пути… Да разве только Комсомольск?.. Любое всенародное дело превращалось у нас в символ…

– …за которым быстро терялось дело, – вроде бы случайно вставил Ким.

– Не понимаю и не могу принять ваш нигилизм, – сухо сказала мадам.

– Извините, – быстро проговорил Ким. – Сорвалось… – Дурак, ругнулся он, потерпи, не лезь раньше времени со своими подколками. Все испортишь. Дай ей выговориться, а тогда уж… – Я вас очень внимательно слушаю, очень.

Мадам помолчала мгновение, прикидывая: продолжать урок политграмоты или гнать нахала взашей. Решила, видимо, что гнать – всегда успеется.