Человек, ставший Богом. Воскресение
Шрифт:
– Как бы то ни было, мы были обязаны похоронить его. Ведь не могли же мы просто унести тело. Даже Пилат не простил бы нам этого!
Немного помолчав, Иосиф Аримафейский добавил:
– Что делать? Ведь мы не уверены, что он жив!
– И тем более мы не можем уйти и спокойно лечь спать! Нужно понаблюдать за ним! А если он очнется в гробнице? – сказал Никодим.
Они еще немного постояли.
– Нужно возвращаться, – решил Иосиф Аримафейский.
– Но стражники?…
– Стражники! – пренебрежительно произнес Иосиф Аримафейский. – Они получили свое! Не поможешь ли ты мне
– Конечно, я помогу сдвинуть камень. Он же круглый. Но если ты думаешь, что наши слуги ни о чем не догадываются…
– И все же лучше обойтись без них, – сказал Иосиф.
– А если он жив, что мы будем делать?
– Мы не сможем уйти с ним достаточно далеко. У меня есть дом около Еммауса. Это будет первым этапом. Потом… Господь поможет ему скрыться!
– А если он мертв? – спросил Никодим.
– Тогда мы, разумеется, оставим его там.
– Но как мы попадем в Еммаус? Нам потребуется мул или лошадь. Может, мне сходить за лошадью?
– Нет, не надо. Лошадь привлечет слишком много внимания. Лучше мул. Я буду ждать тебя здесь. Принеси две палки и кинжал.
– Мы ничего не ели, – сказал Никодим, – Если нам придется этой ночью идти в Еммаус…
Они пошли в трактир и, чтобы избежать ненужного интереса, вели разговор на греческом языке. Но ели они мало. В десять часов вечера двое мужчин и мул прошли через Ефраимовы ворота.
…Мир был наполнен криками и ревом. Мир – это ревущее море и ничего больше. Господь может править миром только тогда, когда крики и рев прекратятся, но они не прекратятся немедленно. Почему нет ни криков, ни рева там, где колышутся верхушки деревьев и ползают черви?… Но именно из этих криков и рева и сделаны птицы, цветы… Лилия и ласточки кричат, кричит солнце и даже луна, эта могила окружена криком и ревом. Нить… Очень тонкая нить, тоньше, чем паутина… Вернись, боль! Ты есть жизнь! Жажда. Жажда! Пламя и жажда! Неужели глаза наполовину умерли, раз здесь так темно? Бой барабанов. Жажда. Бой барабанов. Кто бьет в барабан? Воздуха! Жажда. Воздуха! Воды! А этот запах… Неужели земля пахнет миррой? Черное море. Жажда. Бой барабанов.
Ночь расползлась на клочки, и сверху, в такт барабанам, полились потоки крови. Волна захлестнула стену, более высокую, чем тысячи гор. Белый огонь опустошил холмы Израиля, а люди упрямо продолжали что-то бормотать. Красная звезда плясала на конце посоха под грозный рокот сотрясавшейся земли. На стене гробницы появилась человеческая тень. Иосиф Аримафейский нетерпеливо склонился над саваном и медленно снял его. И тут же из его груди вырвался крик. Прибежали стражники. Иисус смотрел на них красными глазами. Серебряные монеты, которые Иосиф положил ему на веки, упали и теперь лежали около ушей.
Никодим тоже закричал.
Закричали и стражники, дрожавшие от ужаса.
Люди не могли крепко держать факелы, и их пламя неистово колыхалось.
Иисус попытался вытянуть руку.
Затем он попросил воды.
Растерянный Никодим пошел к охранникам, чтобы взять у них бурдюк. Охранники пали на землю ниц и молили о пощаде.
Мул бил копытом. Звезды потрескивали, словно яйца на сковороде.
Глава XXVI
«Конец
Скандал разгорелся в субботу незадолго до полудня, и слухи о нем разлетелись так же быстро, как песок попадает в рот при сильном ветре. В курсе событий оказались все: и тотчас побледневшие торговцы Храма, и торговавшиеся, но так и ничего не купившие женщины; проститутки из квартала Крепости, которые вдруг разбежались кто куда, и повара в подвалах дворца Ирода, забывшие, что куропаток надо положить в печь; торговец пряностями, продавший мирру и ладан Иосифу Аримафейскому и Никодиму, и служитель, говоривший позавчера с Симоном-Петром, и даже глухая жена Левия бен Финехая. Могилу Иисуса нашли пустой. Празднование субботы превратилось в фикцию.
Это известие поразило Каиафу, направлявшегося в Святую Святых, словно четырехдневная лихорадка, внезапно поражающая ничего не подозревающего путешественника. Первосвященник позвал Годолию, но того нигде не могли найти. Тогда он потребовал к себе начальника охраны Храма, но выяснилось, что тот ушел вместе с Годолией. Каиафа вошел в самое святое место Храма с невидимым камнем за пазухой. Он предчувствовал неминуемую катастрофу.
Годолия появился в третьем часу после полудня.
– Где ты был? – голосом, лишенным всяких эмоций, спросил его Каиафа.
– Я проводил расследование.
– И что ты обнаружил?
– Пустую гробницу. И обезумевших стражников.
Годолия сел напротив первосвященника. Его лицо приобрело землистый оттенок.
– Кто первым нашел пустую гробницу? – спросил Каиафа.
– Женщина, которую все зовут Мария Лазаря, она сестра племянника Марии Клеопы. Как утверждают, она пошла помолиться около гробницы, нашла ее разверзнутой, а рядом увидела стражников в состоянии, близком к кататонии. Она встревожилась и принялась расспрашивать двоих мужчин, которые поднимались на гору. Выяснилось, что это ученики Иисуса, некие Симон-Петр и Иоанн, последний будто бы внучатый племянник Анны. Они сразу же пошли убедиться, правду ли она говорит. Затем она сообщила об этом Марии Клеопе и матери Иисуса. Теперь на Голгофе находится около пятисот человек. Я расставил стражников, но это, разумеется, уже бесполезно.
Каиафа нервно тер ладонями лицо.
– Но стражники, они-то что говорят?
Годолия еще сильнее нахмурился.
– Один из них плюнул мне в лицо, – наконец нехотя признался Годолия. – Они оба видели воскресшего Иисуса. И это все, что я смог вытянуть из них.
– Иисус воскрес, отодвинул голел и дофек и растворился в ночи? – вскричал Каиафа.
– Разумеется, нет. Стражники были подкуплены. И все же, когда они увидели нечто, не поддающееся объяснению, они почти лишились рассудка. Они бросили форму на землю, предварительно разорвав ее. А когда я заставил их подобрать ее, они стали выть и заламывать руки на глазах у всех. Следовательно, весьма вероятно, если не сказать достоверно, что они видели нечто, что смутило их. Похоже, Иисус жив.