Шрифт:
Немецкая Высшая политическая школа предполагает кроме тех целей, которые есть у каждого учреждения такого рода, а именно: преподавания строго фундированного здравого знания о всех реальностях, имеющих отношение к государственной политике, еще Две особые цели, Два оправдывающих ее существование основания, которые коренятся в исторической сущности и историческом положении нашей нации. Она должна всеми средствами способствовать, во-первых, преодолению извечной немецкой трагической противоположности власти и духа, которую новое республиканское демократическое государство, наверное, более усилило, чем смягчило. И, во-вторых, она должна и может помочь увидеть свет тому, существование или несуществование чего, по моему твердому убеждению, будет решать в грядущие дни судьбу этого государства: немецкой элите, которая с ее духом и волей, воссозданными из глубин истории немецкого народа — не как копия, а как возрождение этого духа, широко открытое современному миру и требованиям дня, — постепенно проникнет в политическое руководство и сможет незаметно направлять его.
Нет большего заблуждения, чем рассматривать демократию и элиту как нечто исключительно противоположное, как это делают, к сожалению, не только многие элитарно настроенные приверженцы этой формы государства, но равным образом и их противники — будь то сторонники монархии или те, кто стремится к какой-либо форме диктаторского режима. Парето — человек, который был одним из лучших знатоков проблемы элит — справедливо учил не только тому, что история есть "циркуляция элит", но и
Большую социологическую проблему видов элит, способов их формирования, сохранения, расширения и упадка — социологическую проблему, которая имеет огромное значение и, наверное, достойна особого внимания этой школы — я здесь не буду поднимать, даже в той ее части, которая касается непосредственно нашей страны. Несомненно одно: она уже никогда не будет простой кровно-родственной, традиционной элитой, как старое прусское дворянство и инспирированное им чиновничество. Человеческие качества и способности, которых требуют задачи переживаемого нами эпохального момента, вовсе не таковы, чтобы их можно было передавать кровно-родственным образом по законам физической наследственности. Элита никогда не возникнет и из какой-либо одной из наших столь многочисленных, сформированных преимущественно по настроениям партий, которые так склонны рубить сук, на котором сами сидят (это снова показала еще не законченная борьба за общегосударственный закон о школе) — здесь я имею в виду ту меру единства национального образования и понимания немцами истории, без которого невозможна свободная демократическая дискуссия и процесс формирования общей воли в парламенте. Не возникнет уже хотя бы потому, что специфически политические элиты — вспомним о той благородной элите, что возвысилась в результате немецких освободительных войн! — никогда не возникают непосредственно из самой политической сферы, а рождаются из новых духовных и в то же время увлеченных новым ощущением жизни движений, чтобы потом постепенно врастать в политическую сферу. Так, и фашистское движение выросло из возрожденческого движения участников войны и итальянской молодежи. Элиты никогда не возникают и из определенных классов и отдельных профессиональных групп. Элиты, которые не просто выполняют важную в определенное время функцию умного и мудрого распоряжения каким-либо политическим и культурным достоянием, но которым словно само время говорит: "Твори!", должны созревать в таинственной глубине самого народа, созревать долго, не показываясь на свет преждевременно; а возможно это в наше время не иначе, как путем медленного слияния "кругов", образовавшихся вокрут лидирующих личностей. По моему глубокому убеждению, сложившемуся на основе многолетнего опыта и наблюдений, такой процесс формирования элит в нашем немецком народе, первоначально довольно плохо приспособленном к новой форме государственного правления, сегодня уже начался. И могут пройти еще многие годы", даже десятилетия, пока эта находящаяся в процессе становления элита, до сих пор еще слишком односторонне нацеленная на критику культуры, созреет для действительной ? жизни настолько, что окажется способной показать себя также в духе нашей политики, придя на смену современному регентству и местничеству Германского политического руководства — и эта весна придет, придет, не разрушая того, что построили отцы в Веймаре, а внося в это вынужденное строение простор и духовно-жизненное содержание.
Одной из предпосылок формирования такой элиты, над которой уже сегодня следовало бы хорошенько подумать, является выработка по-возможности разделяемой всеми идеи о структуре той мировой эпохи, в которую мы вступили, и одновременно о способе трансформации лидирующего типа человека, который бы ей соответствовал. Я намеренно говорю "мировая эпоха" ("Weltalter"), имея в виду не только исторически-временную эпоху (Zeitalter). Ибо масштаб изменений вещей и человека, в начале которых мы находимся, трудно переоценить, Будучи несопоставимы со всеми переломными событиями истории так называемого европейского "Нового времени", они, как мне кажется, превосходят по глубине и всеохватности даже те общие перемены, которые ведут от так называемого европейского средневековья к новому времени, и мы должны обратиться уже ко времени возникновения христианства и выходя на историческую арену романо-Германских народов, чтобы получить приблизительное подобие глубины этих изменений. Это не только изменение вещей, обстоятельств, институтов, фундаментальных понятий, форм искусства и почти всех наук — это изменение самого человека, самого способа внутреннего построения тела, инстинктов, души, духа; и это не только изменение его фактического бытия, но и его стандартов. С трогательной неуклюжестью выразил это один из лидеров немецкого молодежного движения: "Мы носим в себе образ человека, однако форма его не такова, чтобы ее можно было копировать. Но поскольку мы его носим, то посредством этого становится все более зримым, что каждый открывает его в свободе своего внутреннего роста."
Всякое глубинное человеческое стремление, как и всякую политику, сознательно или бессознательно, особенно во времена больших перемен, несет на себе такого рода таинственный, я бы сказал, эсхатологический, образ и образец человека. Последним немецким гением, который пытался сознательно создать такой образ и тесно связать его с идеей новой европейской элиты, был Фридрих Ницше. Образ своей страсти он назвал "сверхчеловеком". Каким бы в известном смысле мощным ни было влияние этого образа по всей Европе и далеко за ее пределами — вспомним лишь о Муссолини и фашизме — он не только страдает от далекой от мира и реальности неопределенности почти всех высказываний великого одинокого поэта-мыслителя, но и прошел в ходе собственного развития несколько глубоко различных смысловых фаз, которые я здесь не описать могу. Его первой, вполне эсхатологической формой была идея нового вида человека в биологическом смысле слова; его последней формой была идея сознательного взращивания и воспитание новой исторической элиты внутри существующих видовых границ, своеобразные примеры которой Ницше находит уже в предшествующей истории, отмечая, тем не менее, что там она была "всего лишь случаем и счастливым стечением обстоятельств". В этой последней фазе, когда ницшеанская критика Дарвина и эволюционного учения вообще приняла наиболее острую форму, сверхчеловек становится лишь наглядным смысловым образом для построения "новых ценностных таблиц", открывшихся в результате его мощной критики традиционных исторических форм морали. Не вдаваясь в содержательную критику этого образа, я мог бы сказать только то, что этот образ, каким бы пробуждающим ни было его действие, не кажется нам тем, из которого становящаяся элита нашего времени
Надо полностью покончить с идеей сущностного видового преобразования человека в биологическом, особенно в морфологическом смысле. Все, чему учит нас научная биология, оно говорит против такого преобразования; с другой стороны, говорит за то (я не могу здесь этого показать), что человек есть морфологически окончательно фиксированное существо. Уже тот факт, что пространства возможной видовой эволюции сокращаются вместе с высотой и дифференцированностью организации (Вейсман), говорит против дальнейшей биологической эволюции человека. За время своей истории человек с точки зрения организации существенно не изменился. Расовая дифференциация есть, вероятно, уже следствие самодоместикации и культуры. Имманентное развитие специфически человеческого "духа", а также "интеллекта", который есть как у человека, так и у приматов, до такой степени глубоко и принципиально заменило морфологическое развитие его органов, что даже самая сильнейшая де-сублимация — даже столетия таковой — могла бы в лучшем случае сохранить его видовую организацию, но не придать сил для дальнейшей органологической эволюции.
Вера в орангологическое изменение человека через наследование функционально приобретенных свойств, каким его видел Г. Спенсер, считая это изменение параллельным духоному развитию, кажется мне заблуждением. Сегодняшний уровень наших исследований в области наследственности исключает такую веру. Наследование приобретенных "способностей" в качестве определенных свойств, которое еще заслуживает внимания с научной точки зрения, может происходить не через прямую соматическую индукцию на уровне наследуемых свойств в зародышевой плазме, а только на уровне протоплазменной структуры, таким образом, куда более опосредованно и в течение куда больших промежутков времени, чем те, что принимает в расчет Спенсер. Кроме того, не только накопление созданных человеком творений, но и развитие самого духа, самих форм его деятельности у человека стало автономным и независимым от его телесной организации, а потому стало предметом познания "наук о духе", независимых от биологии. Если, исходя из этого, Спенсер хочет доказать возрастание психической и социальной гармонии и рост априорного капитала человеческого разума и человеческих нравственных чувств с помощью биологических аргументов — образно выражаясь: движение вида по направлению ко все более мягкому, все более интеллектуальному стадному животному и к так называемому "социальному равновесию", — то ожидание такого будущего лишено всяких оснований.
Если эта прогрессивная биологическая эволюция вида и возвышение земного человека представляется мне совершенно невероятной, то еще менее вероятным кажется мне и билогический декаданс. Насколько светлым был тот образ будущего, который рисовали Спенсер, Дарвин, а также и Ницше, настолько сегодня темен образ будущего, завоевавший влияние в кругах молодежи, особенно немецкой молодежи. Тут я имею в виду прежде всего ту имеющую также биологический смысл картину будущего, которую с душой и мастерством набрасывает Людвиг Клагес. В полном соответствии со своим учением о сущности человека, в соответствии с которым "дух", сознание, воля, Я в ходе истории во все возрастающей мере подтачивают "жизнь" и "душу" — которые, согласно его оценке, взятой из позднего немецкого романтизма, суть наивысшая ценность существования — человек, в той мере, в какой он "думает", должен думать механистически и в той мере, в какой он "хочет", должен производить на свет все больше механизмов и ставить их между собой и девственной природой — до тех пор, пока он не окажется более не в состоянии владеть и управлять этими механизмами и пока они его под собой не похоронят. Так, путь духа, согласно учениям этих панромантиков, в качестве одного из виднейших представителей которых я назвал Л. Клагеса (с таким же успехом я мог бы назвать л.Фробениуса, Э. Даке, О. Шпенглера, Т.Лессинга) — это смертельный путь для жизни и души в человеке (а поскольку человек технически овладевет органической природой, то и для самой живой природы); ибо отдельное живое существо само производит психические и физические механизмы, от которых умирает.
До такой степени психологически понятной и в то же время гипнотической для наших сердец предстает эта мрачная картина будущего человека, что, казалось бы, остается лишь одно: бежать в какой-нибудь уголок природы, чтобы там жаловаться на человека и его историю, восхищаться дремучей стариной и ее последними остатками в мифах, легендах, сказках, обычаях и аффективно (pathish) погружать себя с помощью наркотиков и воздержания от всякого рода "деяний" в ушедшие дни первобытной души! Тот из нас, кто пережил мировую войну, в ходе которой так часто можно было прочесть в информационных сообщениях: "По техническим причинам было невозможно...", например, отказаться в решающий момент от войны подводных лодок, или в начале войны отменить объявленную царем мобилизацию русской армии и т.д.; кто пережил в большом и малом все последнее развитие Запада в 20-м веке, все возрастающую неуправляемость масс, неуправляемость финансового капитала, ставшего автономным — кто из нас не лелеял в своей груди чувств, идущих навстречу этой мрачной декадентской теории? Но — что же означает это поздне-западноевропейское intermezzo для человечества, для человечества в целом? Мало или даже вообще ничего! Эта пессимистическая теория является столь же узкоевропейской, как и теория верящего в прогресс позитивизма — только с обратным ценностным знаком. Кризис Европы отнюдь еще не симптом смерти человечества, и даже "заката Европы"! Как призыв к пробуждению этот комплекс идей важен и знаменателен, но как о предсказании о нем такого сказать нельзя. "Дух" — не враг жизни и души! Конечно, он наносит раны, но сам же их и исцеляет. Тот же самый капитализм, например, который так опустошил органическую природу в эпоху дровяной топки до конца 18 столетия, поставил неорганическую энергию на службу экономики в последующую эпоху, когда стали использовать кокс и уголь, что позволяет теперь беречь и щадить органическую жизнь; а в будущем он найдет применение еще и другим видам энергии, которые те же социально-необходимые затраты будут перекладывать на все более низкие силы (как, например, силы воды, виды радиоактивной энергии), освобождая тем самым более высокие. Не дух, а только сверхсублимированный "интеллект", который Клагес перепутал с "духом", вот он является в известной мере врагом жизни — "интеллект, лишенный мудрости", чуждый высших ценностей и идей разума! И не возможна ли тут де-сублимация — что я под этим понимаю, об этом ниже — посредством воспитания, если речь идет об отдельном существе, применительно же к виду — посредством систематической евгеники, в той достойной ее форме, в какой она пропаГандируется сегодня в Германии Евгением Фишером из Института им. Кайзера Вильгельма, а также многое другое? И еще: я признаю, что для нашего ограниченного культурного региона существует опасность погибнуть в результате механизации — это значит: не вымереть, а стать бессильным в политическом и культурном отношении. Однако лишь в том случае, если новое искусство самообладания не придет на подмогу обладанию природой, которое Запад до сих пор так односторонне развивал. Но об этом позже.
Если, таким образом, речь идет о будущем человека и его новом образе, то я могу позволить себе думать только о таком образе будущего, который соответствует не автоматически наступающей — позитивно или негативно направленной - трансформации органических природных задатков человека, но который представляет собой прежде всего "идеал", доступный его свободному самоформированию формированию той чрезвычайно пластичной части его существа, которая, прямо или косвенно, доступна духу и воле. То, что идет от духа, идет не автоматически, не само собой. Оно должно быть взято в руки. В этом смысле верны слова француза Гратри: "Не только каждый в отдельности, но и все человечество может кончить и как святой, и как негодяй, в зависимости от того, чего оно хочет". Человек — это существо, сам способ бытия которого - это все еще не принятое решение о том, чем оно хочет быть и стать.